Баосян закашлялся, лицо его покраснело, но он сохранил самообладание.

– Так ты решил… Нет, брат. Не я устроил заговор против тебя.

Эсэнь, растерянно обернувшись назад, увидел движение в дверях большого зала. Человек спускался по лестнице, в покрытых кровью доспехах, с мечом в руке.

– Нет, – сказал Оюан, – это сделал я.

Оюан спустился по лестнице вместе с Шао, Чжаном и другими командирами батальонов наньжэней, идущих за ними. Они окружили и разделили Эсэня и господина Ван. Эсэнь уставился на Оюана в ошеломленном молчании, меч Шао был приставлен к его горлу. Его грудь быстро поднималась и опускалась. Оюан чувствовал его дыхание, как удары молота по железной пике, пронзившей его собственную грудь: они отдавались мучительной болью во всем его теле. Когда он наконец оторвал глаза от Эсэня, ему показалось, что он вырвал кусок из себя самого.

Чжан держал господина Ван. Тот, невозмутимый, несмотря на сильно покрасневшее лицо, встретил взгляд Оюана, устало прищурившись. Капля крови выступила на его шее над клинком Чжана. Алая капля на фоне его бледной кожи, она притягивала взор Оюана: он видел биение пульса в голубоватой ямке на его горле, обнажившееся ухо с болтающейся сережкой…

Господин Ван язвительно усмехнулся.

Филигранная серьга Чжао Маня, сверкающая в ровном белом свете, возле уха господина Ван. Командир Чжао, которого встретил некто другой в ту ночь, когда он вошел в юрту Великого князя Хэнани, чтобы выдать их.

В ужасающей тишине Оюан произнес:

– Вы знали.

– Конечно, я знал. – Несмотря на неудобную позу, господин Ван ухитрился выразить презрение, режущее, как алмазная грань. – Вы не слушали, когда я вам сказал, что одинаковые люди понимают друг друга? Вы прятались за этой красивой маской, но я вас видел. Я знал, что у вас в сердце задолго до того, как увидел ваш… – Он проглотил слово, потом продолжил: – Неужели вы действительно были так глупы, что считали, будто обязаны своим успехом удаче и своим способностям? Вы даже не в состоянии контролировать своих собственных людей. Командир Чжао побежал к моему брату, чтобы рассказать ему о вашем предательстве, и ему не удалось этого сделать только потому, что там был я и остановил его. А когда вы отравили своих собственных офицеров, – несомненно, потому что они перестали вам верить, – тот лекарь сказал бы правду, если бы я не руководил его языком. – Судорога отвращения пробежала по его лицу. – Нет, в самом деле, генерал, это не везение. Всем своим успехом вы обязаны мне.

У стоящего рядом с ним Эсэня вырвался ужасный, сдавленный звук.

С лица господина Ван сбежали все краски. Но он невозмутимо сказал:

– Я не настоящий сын Чагана. У вас нет долга крови по отношению ко мне.

Оюан стиснул рукоять своего меча:

– Возможно, мне все равно хочется, чтобы вы умерли.

– За то, что я вас понимаю? Даже если он на это не способен, вы должны быть благодарны единственному человеку в целом мире, который вас понимает.

Мучительная боль пронзила Оюана. Он первым отвел глаза, ненавидя себя. И хрипло приказал:

– Уходите.

Господин Ван вырвался из рук Чжана и повернулся к Эсэню. Мучительные чувства отразились на этом странном лице, на котором смешались черты монголов и наньжэней. И может быть, господин Ван сказал правду, говоря о своем сходстве с Оюаном, потому что в тот момент Оюан хорошо понимал его чувства. Это была несчастная, толкающая вперед ненависть к самому себе человека, твердо решившего пройти по тому пути, который он выбрал, даже зная, что в конце его не ждет ничего, кроме мерзости и уничтожения.

Эсэнь стиснул челюсти, и жилы на его шее вздулись, но он не пошевелился, когда его брат близко наклонился к нему. То чувство, которое видел Оюан, уже исчезло. Тоном человека, подпитывающего горячее презрение слушателей, Баосян произнес:

– Ох, Эсэнь! Сколько раз ты воображал мое предательство! Как готов ты был думать обо мне самое плохое! Почему же ты не рад? Я просто веду себя так, как ты всегда обо мне думал. Я дарю тебе тот финал, в который ты верил. – Он еще мгновение помедлил, потом отстранился: – Прощай, брат.

– Отпустите Великого князя, – приказал Оюан, как только господин Ван ушел. Он смотрел на высохшее красное озеро и на серебристое загадочное марево за ним и чувствовал, как отлив уносит его боль. Не оборачиваясь, он сдержанно произнес:

– Тех, кто остался верным вам, было больше, чем я думал.

Воцарилось долгое молчание. В конце концов Эсэнь спросил:

– Зачем ты это делаешь?

Оюан неохотно, словно незнакомый звук голоса Эсэня принуждал его ответить, взглянул на него. И как только он увидел глубину обиды и предательства того, кого он любил, он понял, что не сможет этого пережить. Боль снова нахлынула на него и была такой огромной, что он ощутил, как его пожирает ее раскаленный добела огонь. Он попытался заговорить, но слова не шли из него.

– Зачем? – Эсэнь сделал шаг вперед, не обращая внимания на то, как напряглись стоящие по обеим сторонам от него Шао и Чжан, и внезапно крикнул так яростно, что Оюан содрогнулся: – Зачем?

Оюан заставил себя заговорить и услышал, как надломился его голос. А потом он уже не мог остановиться, продолжал говорить, им руководила все та же ужасная сила, которая питала энергией все то, что он привел в движение и не смог бы остановить, даже если бы захотел:

– Зачем? Хотите, чтобы я объяснил, зачем? Почти двадцать лет я провел рядом с вами, Эсэнь, и вы думаете, что за это время я забыл, как ваш отец убил мою семью, а его люди кастрировали меня, как животное, и сделали вашим рабом? Вы думаете, я хоть на мгновение забыл? Вы считали, что я не был в достаточной степени мужчиной, чтобы меня это волновало? Считали меня трусом, который готов опозорить свою семью и предков ради того, чтобы выжить такой ценой? Возможно, я лишился всего, что важно для мужчины, возможно, я жил позорной жизнью. Но я все еще сын! Я выполню свой сыновний долг: я отомщу за братьев, дядей и кузенов, которые погибли от рук ваших родственников, я отомщу за смерть моего отца. Вы смотрите на меня сейчас и видите предателя. Вы порицаете меня, как низшую форму человеческого существа. Но я выбрал единственный путь, который мне остался.

Лицо Эсэня наполнилось горем, открытым, как рана.

– Это был ты. Ты убил моего отца. И позволил мне решить, что виноват Баосян.

– Я сделал то, что должен был.

– А теперь ты убьешь меня. У меня нет сыновей, род моего отца будет уничтожен. Ты свершишь свою месть.

Треснувший голос Оюана казался ему чужим.

– Наши судьбы сплелись воедино давно. С того момента, когда ваш отец убил мою семью. Время и место нашей смерти всегда было предопределено, и сейчас наступило ваше время.

– Почему сейчас? – Боль на лице Эсэня вместила все их воспоминания; она закрыла собой все моменты их близости, пережитые в прошлом. – Почему не раньше?

– Мне нужна армия для похода на Ханбалик. Эсэнь молчал. Когда он наконец заговорил, его голос был полон печали:

– Ты умрешь.

– Да. – Оюан попытался рассмеяться. Смех застрял у него в горле, как соленый морской еж. – Это – ваша смерть. Та будет моей. Мы неразрывно связаны, Эсэнь. – Боль душила его. – Так было всегда.

Эсэнь ломался; он излучал горе, страдание и гнев, это излучение было невидимым, как невидимое излучение солнца.

– И ты встанешь и убьешь меня с каменным лицом, и в твоем сердце не будет ничего, кроме долга? Я любил тебя! Ты был мне роднее собственного брата. Я бы отдал тебе все! Неужели я значу для тебя не больше, чем те тысячи людей, которых ты у меня на глазах убивал ради меня?

Оюан воскликнул с болью, не своим голосом:

– Тогда сразись со мной, Эсэнь! Сразись в последний раз!

Эсэнь взглянул на свой меч, лежащий там, куда его отбросил Шао. Оюан злобно приказал:

– Отдайте ему меч!

Шао поднял меч, заколебался.

– Отдай!

Эсэнь взял у Шао меч. Его лицо скрывал водопад распущенных волос.