Господин Ван испытывает ностальгию по прошлому, как и любой чистокровный наньжэнь, понял вдруг Оюан. Если бы он знал, что Оюан позволил мятежникам захватить Бяньлян…

Он отогнал от себя эту мысль. Это говорит лишь обычная ревность господина Вана.

– Чтобы обеспечить мой успех, мой господин, вам нужно только выполнить мои требования без возражений. Или вы предпочитаете, чтобы я прибег к помощи Великого князя Хэнани? Учитывая то, как он к вам расположен, результат будет не в вашу пользу. Сколько земли у вас осталось? Будет жаль, если он сочтет нужным отобрать все, что осталось…

Господин Ван встал, обошел свой письменный стол и ударил Оюана по лицу. Удар был слабым, как и следовало ожидать от ученого, но его хватило, чтобы голова Оюана дернулась в сторону. Когда он снова посмотрел на господина Вана, тот холодно произнес:

– Я знаю, вы считаете, что вы лучше меня. В глазах моего брата так и есть, безусловно. Но я все еще выше вас, и я все еще могу сделать вот так.

За то, что наньчжэнь ударит монгола, полагалась смертная казнь через удушение. Но даже если бы не это, Оюан не нанес бы ответный удар: слишком явно несчастным был господин Ван. Вся его жизнь была полна унижения и сознания своей бесполезности. Перед Оюаном промелькнуло видение другого опустошенного, страдающего лица: монаха-мятежника, который не мог поверить своим глазам, глядя на кровоточащий обрубок своей правой руки. Этому монаху предстояла такая же жизнь, полная позора и бессилия, как и господину Вану. Такое будущее было знакомо Оюану лучше, чем кому-либо другому. Самое страшное наказание – быть оставленным в живых.

Он спросил:

– Это мне в благодарность за то, что я спас жизнь моему господину?

– Я должен за это благодарить?! – с горечью воскликнул господин Ван. – За то, что вы спасли меня, так что теперь брат может обвинять меня в том, что я сбросил отца с утеса!

Оюан не смог удержаться от мести за пощечину. Он ответил жестко:

– Будь вы сильнее, – «то есть, не будь ты никчемным умником», – вы бы смогли его спасти.

Господин Ван побелел:

– И за это меня так и не простили. – Он вернулся к своему креслу и снова сел за стол. Не поднимая глаз, хрипло произнес: – Берите все, что вам нужно. Делайте что хотите.

Оюан ушел, думая, что все прошло на удивление гладко. Если единственная месть господина Вана за унижение – это пощечина, тогда не о чем волноваться.

Но в какой-то тревожный момент он вспомнил Алтана.

Аньян от Янчжоу отделяло расстояние больше тысячи ли. Оюан, быстро плывя на юг по Великому каналу на битком забитом людьми торговом судне, смотрел, как меняется пейзаж. Затопленные в зимний период равнины под сверкающей желтой водой сменились картинами лихорадочной деятельности: крестьян на полях, рынков на арках мостов, промышленных предприятий. А потом наконец появились горы сверкающей белой соли, тянущиеся вдаль, сколько хватало глаз. Обширная торговая империя семьи Чжан, столицей которой был большой, обнесенный стенами город Янчжоу. Вода принесла их прямо в этот город. По широким каналам Оюан проплывал мимо садов за высокими стенами, под каменными мостами, между знаменитыми черно-зелеными особняками квартала удовольствий. Каждая улица свидетельствовала о богатстве. Обычные жители носили яркие одежды из парчи и шелков этого района, их волосы были уложены в высокие прически, заколотые шпильками, украшенные драгоценностями; они выходили из паланкинов, которые выглядели так, словно их окунули в золото. Зрелище было великолепное.

Увидев все это в Янчжоу, Оюан считал себя адекватно подготовленным к тому, чего следовало ожидать от резиденции семейства Чжан. Но даже он, выросший в высокопоставленной семье, был потрясен. Возможно, охоты Великого Хана демонстрировали самые красивые вещи четырех каганатов, но некоторая монгольская простота все же преобладала. В отличие от них, Никчемный Чжан построил себе просто императорский дворец: безвкусное олицетворение невероятно богатого человека, построенное в вековых традициях региона, привыкшего производить и потреблять всю роскошь империи.

В зале, обставленном черной лаковой мебелью с золотом, сидел сам хозяин в кресле, больше похожем на трон. В Янчжоу было теплее, чем в Аньяне, но это не совсем объясняло необходимость целой шеренги служанок с веерами, обмахивающих его. Он уставился на Оюана, и глаза его заблестели от жадного любопытства.

Когда Оюан закончил ритуал приветствий, Никчемный Чжан грубо расхохотался:

– Так это тот евнух, о котором так высоко отзывается мой брат! Вижу, что он забыл упомянуть некоторые важные подробности. Я ожидал увидеть слабого старика. – Он окинул Оюана взглядом с головы до ног, оценивая так же, как оценивают при покупке стоимость новой наложницы по качеству кожи и размеру ступней. – Я думал, у монголов совсем нет вкуса. Теперь я убедился, что самое красивое они ставят во главе армий. У армии мужчин сразу же возникает желание их защищать!

Тут вошел генерал Чжан:

– Старший брат, я слышал, что прибыл генерал Оюан из Хэнани… А, вы уже благополучно добрались, – сказал он, увидев Оюана, и приветливо улыбнулся ему: – Теперь, когда вы уже поприветствовали моего брата, прошу вас пройти со мной в приемный зал. Мы подготовили для вас радушный прием.

– Мне уже оказали весьма радушный прием, – сдержанно ответил Оюан.

Когда они вышли, генерал Чжан сказал:

– Не сомневаюсь. Почему я пришел, как вы считаете?

– Ваш брат сказал, что, по его мнению, я вызываю у мужчин покровительственные чувства. – Ему казалось, что он сможет повторить оскорбление с юмором, но плохо оценил свою способность подавлять гнев.

– Хотите верьте, хотите нет, он все же обладает некоторыми положительными качествами. Но я понимаю, что вы в данный момент не склонны поверить мне на слово.

– Я доверяю суждению тех, кого уважаю. Чжан улыбнулся:

– Не слишком доверяйте мне. Я еще не был мужчиной, когда он делал свои первые успешные шаги. Как младший брат, я многим ему обязан.

– Не сомневаюсь, что это теперь уравновешивает то, чем он обязан вам.

– Если бы у этой семьи и у судьбы были те же правила, что у счетоводов, – сказал Чжан. На его подвижном лице под красивым лбом трагика промелькнуло несколько эмоций, которые Оюан не смог истолковать. – Но давайте расслабимся. Разве сейчас вы находитесь не в мировой столице удовольствий? Когда я уезжаю, мне всегда не хватает ее прелестей. Музыки, поэзии, красоты фонарей, отражающихся в озере по вечерам. Поверьте мне, корейский танец с лентами, который так любят в Даду, ничто по сравнению с ними.

– Должен признаться, что у меня нет опыта, необходимого, чтобы оценить очарование утонченных развлечений, – ответил Оюан. На самом-то деле он считал, что очарование большинства видов искусства зависит от определенных очевидных качеств исполнителей. Поскольку эти качества оставляли его равнодушным, он считал их все одинаково скучными.

– Ах, наши обычаи действительно отличаются. Но я помню, как мы оба вместе выпивали. Монголы, возможно, превосходят нас в серьезном отношении к вину, но, думаю, мы вполне сможем вас удовлетворить.

Он привел Оюана в укромное место, где был накрыт стол с огромным разнообразием блюд на хрупком белом фарфоре. Даже такой солдат, как Оюан, видел высокое качество этого фарфора: одна такая тарелка стоила больше, чем все его имущество.

– Давайте подождем… О, вот он идет.

Никчемный Чжан вошел стремительно и занял почетное место. Через несколько мгновений вошла женщина с подносом, на котором стояли чашки и кувшин с вином. Многочисленные слои ее одежды шуршали, когда она приседала, разливая вино. При этом она держала голову низко опущенной; Оюан видел только ее огромный, сложный парик, приколотый золотыми шпильками с кораллами, и молочно-белую кожу запястья, когда она отодвигала рукав, чтобы подать ему чашку с вином.

Никчемный Чжан смотрел на нее с гордостью собственника.

– Моя жена, – небрежно произнес он. – Самая красивая в городе красот.