Вечером в день Осеннего фестиваля Анден расчищал завалы на улицах Храмового квартала. Тайфун разогнал остатки летней жары и расчистил небо до поразительной синевы.

– Счастливого Осеннего фестиваля! – с долей иронии кричали друг другу люди, кидая обломки в промышленные контейнеры для мусора и подметая тротуары. Многочисленные храмы квартала были менее многолюдными, чем обычно, но все равно повсюду слышались песнопения и трещали фейерверки.

– Давай откатим контейнер вон туда, на обочину, – предложил Лотт, указывая на кучу спутанных веток. Анден двинулся за Лоттом, потянув за собой контейнер. Они установили его и принялись за работу, собирали и ломали ветки, наполняя ими контейнер. Сначала они трудились молча, Анден не мог решить, стоит ли ему еще злиться на Лотта за его высказывания в зале для собраний несколько дней назад. Если Лотт и заметил частые взгляды Андена в его сторону, то не показал виду и не отвечал на них. Он сосредоточился на работе и погрузился в собственные мысли, губы слегка неодобрительно скривились, мускулистые руки напряглись, ломая ветку за веткой.

Анден отвернулся, разозлившись на себя, и наклонился подобрать сломанную черепицу. Он не знал ни одного гомосексуалиста за исключением мастера Тео, старшего наставника по Чутью. Насчет Лотта он не был уверен. Они вращались в одном кругу, но Анден не мог назвать Лотта личным другом – они всегда встречались в присутствии других, и у Лотта были более близкие отношения с Дудо и Хейке, с ними он проводил свободное время. Анден никогда не пытался проникнуть в их тесный круг или бесцеремонно искать встреч наедине. Он слышал, как Лотт говорит о девушках в обычной небрежной манере, хотя, насколько знал Анден, это так и не привело ни к чему серьезному. В Академии серьезные отношения вообще непросто поддерживать, по поводу романов между учениками здесь придерживались монашеских взглядов, иными словами, просто запрещали.

Но все же порой Андену казалось, будто он заметил что-то со стороны Лотта – слишком долгие взгляды, проворство, с которым он всегда оказывался в той же рельбольной команде, и интерес к такому прозаическому занятию, как совместное разгребание завалов на улицах.

Кеконцы считают гомосексуализм естественным явлением, как и каменноглазых, и не винят такого человека, ведь это все равно что обвинять в глухоте. Но как и каменноглазых, их считают приносящими неудачу, знаком, что семья впала в немилость у богов, наказавших их подобным отпрыском. Андена такие взгляды не особо удивляли или тревожили. Он и так знал, что его семья проклята. Но все же обычно люди боятся навлечь неудачу и не подпускают таких близко. Он не сомневался, что кое-кто в Академии за его спиной дергает себя за правое ухо, но когда Анден посмотрел, как Лотт остановился, чтобы вытереть пот со лба и потянуться, прежде чем наклониться за очередной веткой, в груди у него заныло при мысли о том, что Лотт может думать так же.

– Я слышал о том, что с тобой случилось в Лодочный день, – вдруг сказал Лотт.

Анден вздрогнул. Он на секунду застыл, а потом бросил мусор в контейнер и вытер руки о штаны. Он не рассказывал в Академии об этих событиях, но не потому, что хотел сохранить их в тайне, просто не любил привлекать к себе внимание. Разговор с Гонтом и Айт выглядел как внутреннее дело клана; возможно, Лан и Хило не хотели об этом распространяться, и он сказал одноклассникам, что заблудился в толпе и поэтому вернулся в Академию один.

– Мне сказал отец, – уточнил Лотт.

Анден медленно кивнул. Он совсем забыл, что отец Лотта – Кулак высокого ранга. Как странно, ведь он, возможно, подчиняется напрямую Хило.

– Он там был?

Анден не мог припомнить, кто находился рядом с Штырем в тот день.

– Он был разочарован, что Горные тебя отпустили, – угрюмые губы Лотта изогнулись в саркастической ухмылке. – Сказал, что Штырю не стоило заходить так далеко ради тебя. Мой-то отец предпочел бы взять приступом Молоточек и завоевать еще больше нефрита. Они уже окружили здание и все такое.

Анден отвернулся, снял очки и вытер с линз песок, чтобы скрыть смущение. Стоит ему только решить, что они с Лоттом наконец-то сближаются, пусть и совсем чуть-чуть, как тут же случается нечто, их разделяющее. И сейчас как раз один из таких моментов. Зачем Лотт это говорит?

– Тогда, наверное, твой отец сейчас счастлив, ведь, скорее всего, будет война, – сказал Анден, но его ровный тон все же не скрыл, что он считает замечание Лотта дурным тоном. – Мне даже не пришлось умереть, чтобы она началась.

Лотт ухмыльнулся.

– Не принимай близко к сердцу, кеке. Мне плевать на отцовские слова.

Он бросил в контейнер еще одну ветку, а потом прислонился к нему, с интересом изучая Андена темными глазами. Сердце Андена пропустило один удар.

– Ты куда больше обо всем этом знаешь, чем показываешь, правда? – спросил Лотт. – Ты имеешь к клану большее отношение, чем все остальные, но молчишь об этом. Я все никак не пойму, что ты за птица.

Он говорил с ленивым любопытством, но смотрел с озадаченностью, может, даже с долей гнева.

Анден судорожно пытался придумать ответ.

– Эй, гляньте! – прокричал Тон с другой стороны улицы.

Анден развернулся, и у него екнуло сердце, когда он узнал черный ZT «Храбрый», медленно движущийся по улице. Автомобиль тянул за собой прицеп, на котором сидели двое Зеленых Костей, мужчина и женщина. Машина остановилась на углу и посигналила. Зеленые Кости соскочили и стали раздавать желтые лепешки с длинных алюминиевых подносов, наполненных традиционными фестивальными угощениями. Быстро собралась толпа, люди наседали друг на друга, но уважительно обступили машину.

– Счастливого Осеннего фестиваля! – сказал Зеленая Кость. – Берите, берите. Счастливого Осеннего фестиваля.

Дверь «Храброго» распахнулась, и вышел Гонт Аш. Даже в праздничной одежде – белой рубашке и темном костюме, скрывшем большую часть его нефрита, он выглядел так, что люди вокруг тут же расступились.

– Спасибо, Гонт-цзен, – кричали они в приветствии. – Да благословят боги Горный клан.

Штырь Горных добродушно кивнул, заговорил с кем-то из толпы, отметил, как успешно идет расчистка, и стал раздавать желтые лепешки. Анден вернулся к работе, избегая смотреть в ту сторону, но стиснул челюсти и ломал ветки через колено со все большей силой.

– Вы, четверо, из Академии, – прозвучал зычный голос Гонта. – Подойдите сюда.

Они колебались, переглядываясь, но не подчиниться было бы слишком невежливо. Тон и Дудо приблизились, а еще немного поразмыслив, Лотт и Анден последовали за ними. Гонт протянул каждому по желтой лепешке, теплой и мягкой, только что испеченной, лепешки пахли маслом и фруктовым мармеладом.

– За ваш тяжкий труд, – сказал Штырь.

Тон, Дудо и Лотт удивленно и нервно взглянули на лепешки.

– Спасибо, Гонт-цзен, – пробормотал Тон, и остальные откликнулись эхом, прикоснулись ко лбам одной рукой и благоразумно удалились. Но не успел Анден сделать то же самое, как Гонт обвил его рукой за плечи хваткой питона.

– Я разочарован тем, что ты не принял предложение, – прогрохотал он Андену в самое ухо, чтобы никто не подслушал.

В первый раз повстречавшись с Гонтом перед «Горячей хижиной» в Летнем парке, Анден был напуган могучей и красноречивой внешностью Штыря. А теперь думал о том, что Гонт Аш хотел убить его кузенов. И хочет смерти всех Коулов. Анден ощущал нефрит на руке Гонта, плотную энергию у своего затылка. Анден заставил себя посмотреть Гонту прямо в глаза.

– Может, со стороны я и выгляжу как эспенец, Гонт-цзен, но это не значит, что меня можно подкупить, как пса.

– Сегодня Осенний фестиваль, и боги ожидают от нас щедрости, – ответил Гонт без намека на удивление или вызов. – И потому я дам тебе совет, Анден Эмери. Не оскорбляй доброе отношение Колосса, сражаясь с нами. Это было бы позорно.

Гонт выпустил Андена, вернулся в машину и повез лепешки дальше.

Анден присоединился к одноклассникам – они стояли на другой стороне улицы и смахивали с губ крошки.