– И где ты нашел это?

– У различных коллекционеров.

Нари перевернула страницу на сад при лазарете и служанку шафитку с озорной улыбкой, служанка срывала листья с растения, в котором Нари, к своему удивлению, узнала млухию. Она вгляделась в неровные мазки кисти. Никогда она не имела ничего столь личного, столь драгоценного от своего дядюшки, которого никогда не видела. За беседкой была маленькая роща, где Рустам выращивал апельсины и редкие травы, и у нее возникло искушение пойти туда с книгой прямо сейчас. Посидеть, никуда не спеша, там, где он провел столько времени. Ощутить хоть какую-то связь со своей исчезнувшей семьей.

Но она закрыла книгу – не хотела, чтобы муж видел в ней такую слабость. Мунтадир не отличался заботливостью, но при этом нельзя было сказать, что он человек недобрый, нет. Она подозревала, что жизнь, проведенная во дворце, где тебя холят и лелеют, как наследника мощного трона Кахтани, просто сформировала его человеком, который не думает о других. Она не могла себе представить, что он пришел к ней с таким подарком, не говоря уже о том, что потратил время на сбор разрозненных картин по одной.

Но она вполне могла представить себе другого человека, который сделал бы это… человека, который был бы счастлив, если бы Мунтадир все заслуги приписал себе.

– Я непременно поблагодарю Джамшида, как только его увижу.

Мунтадир вздохнул. Посмотрел на низкий столик между ними, его пальцы словно свела судорога, как если бы он захотел ухватить чашу с вином, чтобы выпить и избавиться от неприятного чувства.

– Тебе необязательно все время так накалять атмосферу, Нари.

– Что?

– То самое. Атмосферу между нами. Эта твоя выходка в сокровищнице. Ты же унизила меня дальше некуда. И ради чего? Я мог бы помочь тебе, если бы ты попросила.

– Бога ради. Будто ты не вытягиваешься в струнку при команде отца с такой же скоростью, как и все мы тут. И ты, уж конечно, ни мгновения не колебался, когда приказал страже схватить меня.

Мунтадир вздрогнул, выровнял дыхание и сказал:

– Я просто пытаюсь сказать, что наш брак необязательно должен быть таким невыносимым, каким ты пытаешься его сделать. Мы связаны этими узами навсегда, и ты это прекрасно знаешь.

– И ты принес мне это? Как предложение мира?

– А тебе это кажется невероятным? – Когда Нари посмотрела на него скептическим взглядом, он продолжил: – Я не жду какой-то выдающейся истории любви, но мы можем попытаться хотя бы не ненавидеть друг друга. Мы могли бы попытаться… добиться той цели, ради которой и состоялся наш брак.

Нари поежилась, смысл его нарочитых слов не оставлял места для сомнений, и показала рукой на помятые простыни.

– Мы сейчас и попытались.

– Зачатие у нас – дело не такое легкое, как у вас – у людей, – кротко сказал Мунтадир. – От одного раза в месяц не родится наследник, которого все так ждут.

«Наследник, которого все так ждут». Даже Нари, которая гордилась своим прагматизмом, которая знала, что характер их отношений целиком и полностью построен на сделке, не могла вынести такое откровенное напоминание о ее малозначимости.

– Я Бану Нахида Дэвабада, а не какая-нибудь племенная кобыла, – резко сказала она. – Можешь верить, можешь не верить, но у меня иногда есть и другие обязанности.

– Я знаю, Нари. Верь или не верь, но и я испытываю подобные чувства. – Мунтадир провел рукой по волосам. – Можно мне откровенно?

– Даже представить себе не могу, что может быть что-то более откровенное.

Эти слова вызвали у него подобие улыбки.

– Справедливо. Ну да ладно… Ничего не могу с собой поделать, но чувствую, что каждый раз, когда мы… пытаемся добиться истинной цели нашего брака, ты с каждым разом становишься все более отстраненной. Я не могу понять. Вначале мы еще разговаривали. Мы пытались. А теперь я не могу добиться от тебя ни одного неколючего слова.

Его слова ошеломили ее, как и тот факт, что они справедливы. В начале их супружества Мунтадир откровенно ухаживал за ней. Да, супружеских отношений между ними не было, но он настаивал на том, чтобы они делили кровать, хотя этот дележ и сводился к тому, что он за чашей вина пересказывал ей дворцовые сплетни. И, как это ни странно, Нари даже начала получать удовольствие от такого странного окончания своего дня. Их ночи, проведенные вместе, отвлекали ее от лазарета, а сплетни, доходившие до нее через Мунтадира, часто оказывались полезными, заполняли пробелы в ее политических знаниях. Мунтадир был неплохим рассказчиком, и Нари нередко не могла сдержаться – смеялась над нелепыми скандалами, происходившими между поэтами, которые наводили порчу на соперников, над знатными персонами с торговой жилкой, которых надували, продавая им мантии-невидимки, неминуемо терявшие свои свойства, когда их владельцев обнаруживали в кроватях джиннов, не связанных с ними супружескими узами.

Это было ухаживание, имевшее очевидную цель, и Мунтадир никогда не скрывал своих намерений. Он не спешил – массировал ее руки после тяжелой операции, потом переходил на шею, потом на икры. А тем временем слухи и нелицеприятные замечания становились невыносимыми; король заменил персонал в его и ее покоях, и теперь их слуги явно докладывали королю обо всех интимных подробностях их супружеской жизни. Или об отсутствии таковых. И вот год спустя после их свадьбы смесь любопытства, усталости и давления, подкрепленная немалой чашей вина, взяла верх над ней. Нари притушила огни, закрыла глаза и хрипловатым голосом сказала Мунтадиру, чтобы делал свое дело.

И он подчинился… и ей понравилось. Притворяться, что ей не понравилось, не имело смысла. Она признала, что это был один из его исключительных навыков. Но свершившаяся консумация их брака отравила – по каким причинам, она до сих пор не знала, – зарождавшуюся в ней тягу к нему. Потому что глубину той близости, что зарождалась в ней, Нари поняла, только когда было слишком поздно, а признаваться в своих чувствах к нему она не хотела.

– Понимаешь? – прервал вдруг Мунтадир ее мысли. – Ты вот прямо сейчас это и делаешь. Уходишь в свои мысли, вместо того чтобы говорить со мной.

Нари нахмурилась. Ей не нравилось, когда ее так легко расшифровывали.

Мунтадир потянулся к ее руке:

– То, что я тут сказал о моем отце и нежелании приходить в твою постель, было шуткой. Если тебе нужен перерыв…

– Мы не можем устроить перерыв, – пробормотала Нари. – Люди будут говорить.

И Гассан узнает. Король был решительным человеком и ничего не хотел так, как внука с кровью Нахид. У короля, видимо, есть слуга, который ведет дневник, куда записывает приходы Мунтадира и их продолжительность, есть и служанка, которая проверяет ее простыни. Это было нарушением ее частной жизни, и, когда Нари думала об этом, ей хотелось спалить этот дворец. Знать, что о чем-то столь личном сообщают человеку, которого она ненавидела сильнее, чем кого-нибудь другого в этом мире, человеку, который держал в своих руках ее жизнь и жизни всех, кто был ей дорог…

Вот почему Нари никак не могла проникнуться симпатией к Мунтадиру.

Потому что, несмотря на все слова, что она говорила себе (а она говорила, что согласилась на этот брак с Кахтани, чтобы использовать эту семью в своих интересах, что судьба любой женщины благородных кровей – быть выданной замуж в политических целях, что ее муж, по крайней мере, порядочен и красив и хочет, чтобы она была довольна), все эти убеждения тускнели перед одной неопровержимой истиной: ни она, ни Мунтадир не хотели этого брака. Нари для Кахтани была выгодным приобретением; она согласилась на этот брак, отдала свое тело, чтобы спасти свою жизнь, остановить истребление Гассаном ее народа. Если она откажет ему теперь, ей придется заплатить за это немалую цену.

– И что же ты хочешь тогда? – взмолился Мунтадир. В голосе его слышалось разочарование. – Поговори со мной. Чем можно облегчить твою жизнь?

«Мою жизнь ничто не в состоянии облегчить». Нари вытащила свою руку из его, провела пальцем по шеду, написанному ее дядюшкой. Неужели искусство было убежищем Рустама, способом облегчить свою жизнь пленника во дворце Гассана?