Ему не хотелось, чтобы она становилась пешкой в играх Гассана.

– Ты не можешь на ней жениться, – снова сказал Джамшид, теперь еще настойчивее. – Это неправильно. Она только-только прибыла в Дэвабад. Она не заслуживает, чтобы ее тут же сжевал твой отец.

Глаза Мунтадира засверкали.

– Спасибо тебе за предположение о том, что я буду из тех мужей, которые позволяют пережевывать своих жен. – Он покрутил одно из колец на своих пальцах, простое золотое кольцо в память о матери. У Мунтадира были изящные руки, пальцы, не тронутые мозолями. Самым ранним проявлением доверия у них было прикосновение пальцев – так Мунтадир подавал Джамшиду знак, что он попал в затруднительное положение и ему требуется помощь.

Потом ему стала ясна гораздо более личная цель этого брака. Нари была Бану Нахида Джамшида. Если она выйдет замуж за Мунтадира…

– На нас будет поставлен крест, – сказал Джамшид, осознавая вслух смысл этого сообщения. – Все это… то, что есть между нами. Оно прекратится. Она моя Бану Нахида, я не смогу это принять.

Удивления на лице Мунтадира он не увидел, только смирение. Конечно, его эмир все это уже просчитал.

– Да, – тихо сказал он. – Я тоже пришел к такому выводу.

Джамшиду было нехорошо.

– И ты хочешь жениться на ней?

Неуверенность на лице Мунтадира говорила за него.

– Нет… Но для наших племен это может стать новым началом. Я бы чувствовал себя эгоистом, если бы не учитывал этого.

«Ну и будь эгоистом», – хотел сказать Джамшид. Прокричать. Но не смог. Мунтадир нелегко отказывался от своей маски, и в этот момент на его лице была маска отчаяния. Джамшид не сомневался, что, если бы не он, Мунтадир уже согласился бы и подписался на политический брак ради блага его королевства.

«Он всегда был настроен на политический брак». Мунтадир, может быть, разбивал свое сердце больше раз, чем мог подсчитать Джамшид, но из них двоих только у Джамшида была возможность выбора. Мунтадир никак не мог избежать своей судьбы. А Джамшид мог. Если бы Джамшид пожелал оставить свой пост или убежать назад в Зариаспу, какие бы разговоры пошли, в какое бешенство впал бы его отец, но никаких реальных последствий не наступило бы.

Мунтадир снова заговорил:

– Я надеюсь, ты знаешь, что, если бы наши отношения стали для меня непосильным грузом, я бы все равно продолжил опекать тебя. Для нас теперь и дальше… – Он с трудом подыскивал слова, и голос его звучал нервно, чего раньше Джамшид за ним не замечал. – Я могу найти для тебя другую позицию. Что угодно и где угодно. Тебе не придется думать о деньгах или…

«Ох…» Гнев Джамшида сошел на нет.

– Нет. – Он подошел вплотную к Мунтадиру, положил руку ему на плечо. – Кто-то проник во дворец и попытался убить одного из принцев Кахтани, а Афшин поставил на уши всех дэвов в городе. Я тебя не оставлю.

– Мой защитник. – Мунтадир улыбнулся ему жалкой загнанной улыбкой. – Почему бы тебе не попробовать стать моим Афшином?

Джамшид притянул Мунтадира к себе, обнял его, и Мунтадир все-таки нервно вздохнул и расслабился.

– Знаешь, когда я был помоложе, я бы счел это сравнение ужасно лестным.

– Конечно, счел бы. – Но Джамшид услышал неуверенность в голосе Мунтадира. – Могу я тебе задать один вопрос?

– Конечно.

Мунтадир отодвинулся и посмотрел в глаза Джамшида.

– Что ты имел в виду, когда сказал, что Афшин поставил на уши всех дэвов в городе?

ДЖАМШИД ПОСМОТРЕЛ НА ДАРУ, ОТКИНУВШЕГОСЯ НА ПОДУШКИ, подготовленные для их пира, и усмехнулся, глядя на восхищенные лица очарованных дэвских аристократов вокруг него.

– Меня сбросило с коня, – со смехом сказал Афшин, после чего продолжил историю, которую рассказывал: – Я даже почти и не видел этой заразы. Вот я проверяю мой лук перед соревнованиями по стрельбе, а в следующее мгновение все мутнеет из-за прилетевшего камня и… – Он хлопнул в ладоши и печально покачал головой. – Три дня спустя я пришел в себя в лазарете Нахид. Столько лет ожидания моего первого навасатема, а большую часть праздника я провожу в кровати, пока мою голову восстанавливают по частям.

Саман Пашанур, один из старейших знакомых Каве и суровый человек, на чьем лице Джамшид никогда не видел улыбки, подался вперед с любопытством школьника на лице.

– Так на вас и в самом деле напал шеду?

Дара рассмеялся и взял свою чашу с финиковым вином. Еще месяца два назад Джамшид не знал никого, кто пил бы финиковое вино. А теперь половина его друзей клялась на этом вине.

– Не совсем, – ответил Дара. – Даже в мои дни мы уже несколько веков как не видели ни одного шеду. А ударила меня статуя – одна из тех, что стояла у стен дворца. Один Бага Нахид ставил эксперименты в надежде, что ему удастся заколдовать их таким образом, чтобы они извергали пламя на арену. – Он печально улыбнулся. – Жаль, что вы, мои друзья, не видели Дэвабад моей юности. Он был бриллиантом, райскими кущами и библиотеками, а улицы его славились такой безопасностью, что по ним могла ночью в одиночестве прогуливаться женщина.

– Мы сделаем его таким снова, – нетерпеливым голосом сказал Саман. – Когда-нибудь. Теперь, когда творец вернул нам Бану Нахиду, нет ничего невозможного.

«Это может быть новым началом». Но Джамшид скептически относился к таким мечтам и теперь нервно шевельнулся всем телом, вспоминая слова Мунтадира. Он знал, что золотой век, о котором мечтали дэвы вокруг него, неприемлем для королей гезири.

Но при всем при том он глаз не мог отвести от Афшина. На Джамшида он оказывал такое же воздействие, как и на остальных, своей легкостью, уверенностью, с которыми он сидел, ухмылялся, хохотал. Своей нескрываемой ностальгией по дням Совета Нахид и Дэвабада до вторжения.

«Он не боится их». Таково было мнение, которым могло хвастаться множество молодых глупых дэвов в безопасности своих домов, где они произносили издевательские шутки в адрес гезири. Но Дара вел себя иначе. Этот Афшин не хвастался. Он не пытался выставить себя в лучшем свете. Он просто не боялся режима Гассана. Его не избивала Королевская гвардия за «преступление», состоящее в том, что он посмотрел в глаза солдату-джинну, или в том, что исчез его политически неблагонадежный отец. Дару не согнули так, как согнули их, его не приучали в детстве следить за языком и вовремя кланяться.

Это захватывало. Джамшид не мог ни в чем винить дэва, которые наводняли дом Прамухов после того, как здесь поселился этот Афшин. Слова Дары легко убаюкивали мечтой о мире, в котором его народ был легендой.

– Никак не привязанная к дворцу, где ее обхаживали бы Кахтани, Бану Нари не… – Эти слова привлекли внимание Джамшида – говорил еще один из знакомых его отца, ученый из Королевской библиотеки. – Она все дни проводит в обществе этого кровожадного принца. Этот джинн пытается обратить ее в свою веру, украсть ее у нашей религии и культуры.

– Желаю им удачи, – холодно сказал Дара. – У Бану Нари воля, которая может сломать зульфикар. Ее ни в чем невозможно убедить. – Но на его лице ненадолго появилось выражение тревоги. – Что касается отношений между принцами… крепость союза между ними, о которой так много говорят, безусловно, преувеличена. Мунтадир и Ализейд – очевидные соперники.

– Это так, – снова заговорил ученый. На его лице застыло бесстрастное выражение… или, может быть, пьяное. – Говорят, что эмир Мунтадир уговорил короля не воспитывать его брата как воина, но тут вмешалась королева Хацет. Они ведут нас всех к катастрофе.

Джамшид сомневался, какой из вариантов более неправдоподобен: то ли Гассана кто-нибудь запугает, то ли ставшие притчей во языцех за свою секретоманию Кахтани королевских кровей расскажут миру о семейных дрязгах. Однако он не знал, следует ли ему пресекать разговоры такого рода. Если бы здесь был Каве, то он бы заткнул им рты еще несколько предательских комментариев назад. Сегодня с ними трапезничала почти дюжина гостей, и никто не говорил про режим то, что он думает, когда их слушало столько ушей.