Не оставляло его и подозрение, что Джомар Мошковиц аккуратно переписал на субстрат куски всех юношеских заблуждений того парня, которым Форт был раньше.

«Положим, — рассуждал Форт под возобновившиеся крики, угрозы и звуки плевков за решёткой, — у Эрке нет средств цивилизовать это гнездо удальцов. Градским бы свой уровень поддерживать, им не до чужого. Но наши? возить сюда сотни тысяч тонн помощи — зачем? Чтобы всё оставалось как есть? Ведь здесь можно найти конструктивных лидеров, ввести законы, промышленность, правильную торговлю — только приложи руки и деньги! Хочешь иметь верного, развитого союзника землян — и ты его получишь. А вместо этого наши пестуют загребущее отребье. Сколько средств, которые самим бы пригодились, мы валим в бездну, будто Зверя кормим, — и в ум никому не придёт, что он насытится, лишь когда поглотит вселенную. Его аппетит от еды только разгорается, как наглость хама — от уступок. В чёртову пасть — не корм, а кляп!»

Пришла полночь. Спасибо, Маджух внял отказу и не отрядил Форту никого для услады. Охрана вновь покатила по рельсам вдоль щитов тролик с баком баланды. Форт ещё раз посмотрел, как стражники командой с пульта ДУ поднимают щиты других камер. «Открыть» — «Закрыть». Радар мог воспроизвести эти сигналы, как и команду падения щита по тревоге. Стена-решётка позволяла Форту видеть три камеры напротив — в каждой сидело по несколько ньягонцев обоего пола, одетых кое-как или никак, иногда в цепях. Глядеть на их кормление было муторно, видеть их — тоже. Гноящиеся раны вместо хвостов, куцые, нелепо шевелящиеся обрезки, оставшиеся от ушей, шрамы и жёлто-коричневые струпья на истощённых телах. Наверное, Коел передёргивало при мысли именно о таких застенках, где не дают умирать, даже если очень попросишь. Форт про себя поблагодарил И-К-Б за то, что напротив не оказались земляне, иначе неизвестно, какая затея пришла бы в голову. Сдержался от желания крикнуть на линго: «Есть тут кто из наших?» — вдруг откликнутся?

Узнать способ открывания решётки. Кто-то из охраны непременно отлучится, тогда появится возможность устроить оставшимся техно-шоу «Для меня ваши решётки — не преграда». Нет. Не раньше, чем выяснишь схему охранения. К тому же ещё сильна надежда дождаться сигнала от Раха. Где он, этот беглый сын трёх отцов?..

Ага, за кем-то пришли. Щит поднят, но из пенала в лапке стража вылетает сигнал иной кодировки. Решётка уехала вверх. Двое входят. Возня, оборвавшийся вскрик. Вытаскивают мычащее существо с мешком на голове. Короткими ударами в живот заставляют повиноваться. Утащили. Решётка опускается. Сигнал записан.

— Эй, Pax, вы будете спать?

— Нет. Не хочу.

— Я доложу Маджуху.

— Валяй. Я тебя не держу.

— А ужин вы не съели.

— Возьми его себе.

— Ну-ка, перестаньте на меня смотреть!

— Маджух этого не запретил.

— Сядь к нему спиной, — советует охраннику другой.

— Сядешь, а он нырк в стену... Сам на его месте окажешься.

— Посвети на него поярче, пусть зажмурится.

Попробовали. Результат оказался такой, что сразу все вспомнили: впереди бессонная полночь, и лишь один щит опускать нельзя — тот, который мог бы избавить от немигающего, леденящего взгляда Духа Бесследного. Почему он, столько годов неуловимо скользивший по Аламбуку, вдруг сдался без боя какому-то задрипанному Дуке? нет ли в этом умысла? Сидит. Глядит. Как будто и не дышит. Лучше бы читал свои журналы! Душитель и головорез. Возьмёт и обернётся в пся, из пасти язык восьмисаженный, синий; просунет его между прутьями и...

— Что на него пялиться? одно расстройство... Давайте истории рассказывать, чтоб не задремать.

— Пожалуй, тут заснёшь... Как-то зябко, парни!

— Вот, был у Хитников боец. Пошёл он как-то к своей милке, а жила она в Иготине. Днёвка, в коридорах голодранцы спят — одни храпят, другие стонут. Идёт он, значит; ничьих больше шагов не слыхать. И чует он затылком, что кто-то его нагоняет. Вроде обычный топот, но какой-то не такой. Боец гордый, не оборачивается. Мол, если спешит прохожий, то попросит уступить дорогу или обойдёт и извинится. Вот сзади подошли совсем близко, шаги замедлились. Он ждёт, когда догнавший слово скажет, но позади тихо. Оглянулся он...

— ...а головы-то у догнавшего и нет, — негромко сказал Дух за решёткой, улыбаясь и по-прежнему не мигая; всех будто шокером тряхнуло. — Водит он руками, хочет слово вымолвить, да нечем. Голова его в дальнем коридоре висит, к трубе за уши подвешена. Висит она и громко разговаривает: «Я торчала на плечах у стражника...»

— Молчи, демон! — вскочил стражник с фонарём. — Нишкни!! Эй, влепи ему разряд!

— Нельзя, Маджух не велел!

— Что ж нам, всю полночь его заклятия слушать?!

— Я не только заклятия знаю, — улыбался Дух. — Ещё молитвы — о здоровье, чтоб его не стало... об удаче, чтоб ушла... о жизни, чтобы кончилась... Вы, пси паршивые, наверное, думали, что вам доверие большое оказали — меня сторожить? Не-ет, вас мне просто отдали. Ведь кто-то должен умереть, верно?

Командир наряда охраны пошёл докладывать Маджуху.

— Мотаси Венец, в зиндане полночные страсти. Pax не ест, не пьёт, смотрит ужасно и всем обещает: «До утра не доживёте». Ребята волнуются, недалеко до беды. Они у меня с бластерами... не ровен час, откроют огонь, а нам за пленника перед Папой отчитываться. Покорно прошу вас, примите организационные меры!

Когда стражников сменили два сверкающих дистанта, вооружённых подвесными импульсными ружьями, Форт унялся, попил воды и смирно улёгся на подстилку, изображая сон. Главное, чтобы у Маджуха хотя бы на пару суток вошло в привычку ставить эти механизмы вместо живой охраны. Четыре плазменных ствола, два тупых, но послушных и живучих полуавтомата, каждый из которых загораживает тушей полтоннеля... совсем неплохо!

Поутру в двадцать первую ночь снова явилась нескончаемая череда паломников. Из их криков следовало, что совершённое Рахом вопиющее кощунство придало ему ореол негативной святости — лично, вручную умертвив жрецов, он скачал на себя осиявшую их чёрную благодать и мог унести её в качестве трофея. Все радовались, что этого не случилось и Эрке не усилился магической энергией преосвященных.

В перерыве Форта помыли из шланга прямо в камере, не выпуская. Стражник с брандспойтом старался не подходить близко к Духу, поэтому вода порой захлёстывала и в соседние отсеки, где — судя по звукам — оживившиеся узники кто жадно пил с пола, кто пытался обмыться. Принесли смену одежды: бельё и просторный косменский комбез с манжетами и застежкой на липучке, по талии — вшитый эластичный пояс; ни пуговиц, ни «молний». Носков тоже не дали — видимо, боялись, что он на них удавится или подавится ими. Пришлось довольствоваться какими-то мягкими туфлями на босу ногу. Жилет вернули чисто выстиранным — похоже, он был чем-то вроде отличительной одежды удальцов, и отказать сыну Папы в праве носить жилет было немыслимо. Зачем-то возвратили шляпу, поблекшую и покоробившуюся от кипячения. Её принесли на вытянутой руке, зажав щипцами, и так поспешно швырнули в камеру, словно она всю дорогу извивалась и кусалась.

— Наденьте эту штуку на себя! А остальные вещи мы сожгли.

Посещение Раха на сей раз было научно продумано. По длине тоннеля поставили разгородку и тем упорядочили потоки зрителей. Запускали их восьмёрками, на погляд отводилось строго определённое время. В руках Форт заметил печатные билеты с изображением силуэта эйджи по пояс (лица и рук нет, на яйцеобразной голове шляпа- «эриданка») и крупной надписью: «Свидетельство о лицезрении Духа Бесследного. Заботами Окурка Папы Мусултына». Судя по возгласам вдали, на выходе билеты гасили штемпелем: «Был. Видел».

Не всем из пришедших был нужен Pax — иные, с болью оглядывая зиндан, выкрикивали чьи-то имена; должно быть, звали тех, кто сидел за щитами.

Один раз очередь затормозилась в неурочный час, чтоб оба хода вдоль разгородки опустели. Ждали кого-то важного. К решётке размашистым шагом подошёл высокий, могучего сложения афро-землянин с ньягонской стрижкой. Одет он был в костюм местного фасона из рыжеватой кожи, с бластером и пистолетом-автоматом в кобурах; ещё на поясе висели два кинжала и мобик, а на шее — бусы и свисток, гравированный узорами.