— Отморозок, — в полголоса повторила Алена и прыснула со смеху.

— Ничего смешного, красна девица, — нахмурился гриб. — Помянете его истинным именем, он над вами в день Морозный покуражится. Отморозит по-злобе вам чего-нибудь…

— Но ты, Мухомор, и верно, что-то напутал, — перебил его Горыныч. — Не мог Черномор говорить с тобой четыре дня назад. Он в это время в плену, во дворце у Лебеди сидел.

— Мог, не мог, — обиженно надулся Мухомор. — Я вам правду говорю, а вы не верите. Научить вас хочу, а вы все спорите… Раз вы тут все и так шибко умные, так и нечего моих советов спрашивать!

— Ты прости нас, невежливых, ученый гриб, — вмешался Илья Муромец и отодвинул подальше от Мухомора остальных. — Уж они, молодые да горячие, не имеют вовсе терпения. Ну а я, старик, послушаю внимательно. Объясни ты нам все про время местное. Что у вас тут часом называется, день от года чем отличается?..

— Ну вот, другое дело, — расплылся гриб в улыбке. — Коли вы совсем ничего про время здешнее не знаете, так я мигом вас научу… В одном часе четыре четверти: синяя, когда люди все просыпаются, красная, когда люди за работу принимаются; белая, когда люди от работ отдыхают и зеленая, когда все люди спят… ну, кроме зеленных воришек и сторожей. Вообще-то час начинают считать с зеленой четверти…

— Вот! — всплеснул руками Добрыня. — Слышал я такую байку про Подземный мир. Что там солнце никогда не заходит, а один день они называют часом! Думал, враки…

— Это у вас там Наверху час называют днем! — заспорил Мухомор.

— Ну, у нас, так у нас, — примирительно сказала Алена. — Ты давай-ка дальше, гриб, рассказывай.

— Так я и рассказываю. В одном дне тридцать часов. А делятся они так: семь первых часов — утро, девять следующих — середа, потом еще семь — вечер и последние семь — ночь.

— Отчего ж так неровно? — удивился Горыныч.

— Уж как есть, — хитро сощурился гриб. — Семь часов у нас ночь. Совсем нет света на небе. Семь часов — рассвет. В эти часы становится, постепенно, светлее. Потом девять часов ровный свет… Сейчас, кстати, как раз середа, второй день… А потом еще семь часов — вечерние сумерки. Темнеет постепенно… Теперь понятно вам?

— Понятно, — нахмурился Добрыня и стал загибать пальцы. — Стало быть, через пятнадцать дней… то есть, по вашему, часов станет совершенно темно?

— Верно, — кивнул Мухомор шляпкой. — Вы дальше-то будете слушать?

— Конечно, конечно, уважаемый, — хором сказали Илья и Алена.

— Ну так вот. В дне тридцать часов. А в году три дня…

«Три дня!.. Читала же я в какой-то сказке про год, что состоит из трех дней!» — вспомнила Алена.

— … Первый день Мокрый. Снег тает, дожди идут и все растет со страшной силой. Самый хороший из дней, — довольно сощурился Мухомор. Второй день Жаркий. Это сейчас. Тоже, в общем, ничего день. И третий день, самый страшный — Морозный. Иначе говоря, Кощеев день, — при этих словах гриб вздрогнул и поежился, как будто его уже морозит. — В этот день в особой силе Отморозок.

— Вот, значит, как… — покачал головой Горыныч. — Интересная тут у вас жизнь… А как же вы один час от другого отличаете?

— Обыкновенно, — хмыкнул гриб. — Как небо моргнет, так и новый час наступил.

Несколько минут все молчали, подавленные услышанным.

— Спаси, Господи, наши души грешные, — вздохнул Гавейн и затравленно оглянулся. — Куда ж мы, братцы, попали?

— Точно не знаю, — пробурчал, нахмурясь, Ивейн. — Но, думаю, это не ад. Хотя, местами, похоже.

Илья все это время хмурил брови и что-то озабоченно высчитывал на пальцах, а Алеша, похоже, безуспешно пытался вызвать Лебедь.

— Что вы приуныли-то? — встрепенулся Добрыня и окинул товарищей взглядом. — Силушка в руках у нас по прежнему. Да и скатерть-самобранка работает.

— Верно, — кивнул Илья. — Рано нам горевать. Отправляться пора в путь дороженьку… Одно неладно, веревка вон висит. Не ровен час кто прознает раньше времени, что мы здесь. Или, того хуже — к нам, на Землю-матушку поднимется. Может ты, Горыныч, спрячешь ее?

Горыныч примеряясь посмотрел на видную даже с грибной поляны свисающую с неба веревку.

— Да ты что, Илья? В своем уме? У Горыни чай крыльев-то нету, — всполошилась Алена и выразительно посмотрела на Змея.

— И верно. Нету, — спохватился Змей. — Ну а мы вот что сделаем… Что ты там, Мухомор, про клады мне говорил?

— Да нешто вы не знаете? — удивился Мухомор. — Я люблю загадки загадывать. А кто загадку отгадает, тому клад открывается… Кому что надо, тот ко мне приходит, говорит. Если оно у меня спрятанное есть, я ему загадку загадываю. Коли отгадает — увидит поблизости, что просил.

— И много у тебя напрятано? — хитро сощурился Добрыня.

— Мно-ого! — довольно разулыбался Мухомор. — Я давно тут живу. Уж состарился…

— И откуда ты столько загадок знаешь? — поразился Персиваль.

— Так приходят всякие. Говорят загадку, дают что спрятать. Я и делаю клад, — непонятно объяснил гриб.

— То есть как это «делаю клад»? — переспросил Ивейн.

Гриб растерянно похлопал глазами, честно попытался сформулировать что-то, но потом безнадежно вздохнул и с жалостью посмотрел на рыцаря.

— Ну как тебе, милок, объяснить, коли ты не гриб?..

— А не надо нам ничего объяснять, — сказал Горыныч, и глаза его весело сверкнули. — Можешь ты нам сделать клад из во-он той веревки, что торчит из дыры в небе? Надо бы ее спрятать.

— Конечно могу. Только вы загадку загадайте. Да позаковыристей… Ну, а кто отгадает ее, тот ваш клад и увидит.

— Да какой же дурак будет клад с веревкой искать? — хмыкнул Добрыня.

— А сами-то мы ее потом увидим? — забеспокоилась Алена.

— А как же, — усмехнулся Мухомор. — Ежели только сами свою загадку не забудете.

— Ну, хорошо. Вот загадка: Как под полом под полом едет барин с колоколом.

— Ишь ты! — восхитился гриб. — И что ж это такое?

— Мыши, — ответила Алена, и тут же ахнула: веревка исчезла.

— А можешь ты сам факт нашего прибытия сюда сделать кладом? — поинтересовался Змей.

— Следы что-ль замести?.. — уточнил Мухомор. — Так в зеленую четверть пойдет дождик из энтих-вот туч, и все само заметется. Или вас самих невидимыми сделать?

— А что, можешь?! — подался вперед Алеша.

— Ну, коли будете неподвижно в одном месте стоять, — оценивающе оглядел всю компанию гриб, — то могу. А как шевельнетесь, так вся невидимость и спадет.

— Ну хоть одного-то можешь? — не отставал Алеша. — Чтобы он и двигаясь невидимым оставался.

— Одного?.. Пожалуй могу. А кого?

— Давай Алену, — предложил Добрыня. Алеша открыл было рот, чтобы что-то сказать, но Добрыня успокаивающе похлопал его по плечу. — Ты, Алешенька, врагов побьешь и видимый, а сестрицу поберечь нам надобно. Ну так что, согласна ты, Аленушка?

Алена, подумав, кивнула:

— А, давайте!

— Только в воду не входи, под дождь не попадай, в бане не парься, а то вся невидимость сойдет, — тут же предупредил ее гриб.

— Ну хоть умываться-то можно?

— Дай платочек. Сюда вот, под шляпку, — гриб натряс на платочек какой-то сероватой пыльцы. — Как умоешься, вытри руки и лицо этим платочком. Невидимость и вернется… Ну, загадку-то говори.

Алена сказала первую пришедшую на ум загадку:

— Без рук, без топоренка построена избенка… Ну? Я уже невидимая?

— А отгадку? — лукаво сощурился гриб.

— Ах, да. Это гнездо птичье…

Алена совершенно ничего не почувствовала. Только все ее спутники стали почему-то вдруг оглядываться и шарить вокруг руками. Сама себя, при этом, девушка прекрасно видела.

«Ух ты! Получилось!» — Алена принялась на цыпочках расхаживать между рыцарями и богатырями, проверяя, замечают ли ее. Не замечали, смотрели насквозь.

— Алена, ты где? — растерянно оглянулся Добрыня.

— Ты это… Ты не балуй, Аленушка! — погрозил Илья пальцем пустому пространству перед собой.

И тут Алена взвизгнула, от того, что Персиваль наступил ей на ногу.