Вефиделия прикрыла глаза, задержала дыхание, но не смогла солгать.

— Ты мне приятен. — Она заставила себя встретить его пронзительный взгляд, ярко заблестевший после её слов. — Мне было неприятно то, что случилось ночью после свадьбы.

— Дай мне ещё один шанс. — Он так и не касался её, ожидая ответа.

— Ты мой муж. — Вефиделия нервно пожала плечами. — Тебе не нужно моё разрешение.

— Я твой муж, а не владелец. — Никкорд предложил Вефе руку ладонью вверх, приглашая оттолкнуть её или принять. — Мне нужно твоё разрешение.

Она неотрывно смотрела на его руку.

Не раздумывая и вопреки смертельному риску, он кинулся за ней в непогоду, возился с ней, больной и ослабшей, грел своим теплом, не рассчитывая на благодарность или поощрение.

Вефиделия невесомо провела указательным пальцем по содранной коже на ребре мужской руки, потрогала тугую вену на запястье и соскользнула в центр ладони. Пальцы Никкорда тут же бережно сжали её изящную кисть.

Вновь на грани, по краю, по самой кромке. С ней иначе не бывает. Вызов вовне и самому себе. Броситься в омут сокрушительного притяжения и обуздать его на полном скаку. Не спугнуть её напором, но и не переждать, чтобы не посчитала промедление разочаровывающей нерешительностью.

Опытность и неискушённость, знание и неведение, зрелость и юность вступали в необычайный танец, где ведомый становился ведущим, а фигуры интуитивно выстраивались под неслышную музыку, звучащую изнутри.

Никкорд чувствовал себя нападающим, которого хитроумно брали в плен. Вроде бы он только что продумал следующий шаг, но всё равно проваливался в новую ловушку, при этом победно улыбаясь своей хрупкой захватчице.

Отчаявшись прийти хотя бы к относительному согласию с мятущимся разумом, его руки вершили собственное таинство. Они очерчивали линию плеч Вефиделии, обводили контур её лица, расплетали и погружались в шёлковые волны золотых волос, играли на струнах венок, пульсирующих на длинной шее, распускали замысловатые завязки сорочки. Верным соучастником синий взгляд проникал в широко открытые голубые дали и неотступно касался обнажаемой бархатной кожи.

Вефиделия принимала Никкорда. Она не отвечала, но и не препятствовала ему, размыкая губы под его поцелуями, подставляясь под путешествующие по ней ладони, судорожно сжимая уголки подушки, чтобы удержаться и не увернуться от более смелых ласк. Вефа ощущала, как под сердцем разливалось совершенно особое тепло, мягкое и могучее. Оно будоражило, пропитывало каждую частичку её тела и скапливалось под кожей в предвкушении мужских прикосновений, чтобы проклюнуться к ним наружу и устремиться к призывно бухающему сердцу Никкорда.

Ленты ворота взметнулись и осели под лёгкими складками распахнутой рубашки. Засиявшие соски сжались и будто сами потянулись к разглядывающему их мужчине. Неотрывно наблюдая за часто вздымающейся грудью Вефиделии, Никкорд отбросил назад снятую с неё одежду, отправил следом свою и застыл. Они оба словно выпали из времени и реальности, оставшись вдвоём в укромном пространстве под балдахином, испивая дыхание друг друга, испепеляя и возрождая исследующими взглядами.

Никто никогда не смотрел на неё так, как он. Откровенно и тайно. Любуясь и утверждая своей. Жадно и с благоговением. Одновременно ограждая и раздевая, хотя ни одного лоскутка больше не защищало тело Вефиделии, контрастно светлое и искристое на фоне обветренной загорелой кожи Никкорда, его чёрной бороды и, насколько ей позволяла видеть собственная смелость и стыдливое любопытство, тёмных волосков, покрывающих сильные руки и грудь. В нескольких местах их пересекали белёсые кривые следы старых шрамов.

— Такая красивая, — его чересчур низкий голос окутал её с головы до ног, приводя в смущение и даря необъяснимое удовольствие от понимания того, что она была действительно привлекательной в его глазах.

В следующее же мгновение все посторонние мысли улетучились. Никкорд припал к манящей упругой груди, и их обоих пронзили болезненно острые всполохи. Вефиделия вздрагивала, подаваясь к нему. Её отзывчивость сводила его с ума, полностью стирая из памяти и воображения образы прежних любовниц. Казалось, будто он впервые познавал женщину, помня о её отличительных чертах, но изучая их сейчас как с чистого листа. Поглаживая, осязая, смакуя вкус и захлёбываясь запахом, улавливая частоту вздохов, мельчайшую дрожь и упиваясь срывающимися с прекрасных губ всхлипами.

— Фиде, моя Фиде, — раз за разом повторял Никкорд, осыпая поцелуями все вожделенные холмики и впадинки.

Увлёкшись, он не сразу осознал, что пальцы Вефы больше не сминали подушку, а перебирали его волосы. Каким-то неимоверным усилием воли Никкорд заставил себя замедлиться, предоставляя ей передышку. Клеймящие разряды напряжения перещёлкивали в мышцах, нетерпение сводило спину. Только Вефиделия не отпрянула. Она звучно вобрала разгорячённого воздуха через припухшие губы и потянула приподнявшегося мужа к себе. Волна возбуждения подхватила их обоих и понесла высоко над землёй.

Тепла под разогнавшимся сердцем становилось слишком много. По мере того как Никкорд заполнял Вефу собой, оно распирало грудь и перетекало щедрым безостановочным круговоротом из Вефиделии в Никкорда и обратно. Женские руки скользнули по мужской шее и вцепились в бугристо-твёрдые плечи. Их обоих насквозь пронизал огонь, не жалящий, а согревающий кровь и сбивающий дыхание. Медовые лучи-нити протягивались от супруги к супругу, ровными стежками мягко проникали внутрь и сшивали их воедино. Вместе. Неразрывно, надёжно. Навсегда.

Достигнув переизбытка всевозможных ощущений, Вефиделия выгнулась под Никкордом в прерывистом полустоне-полукрике. Замерла дугой, неторопливо распрямилась, распахнула свои невозможные глаза и, не мигая, встретилась с синими колодцами над собой. Их взгляды сливались так же, как только что соединялись тела, и смешивали новые оттенки синего и голубого. Они продолжали подрагивать и вжиматься друг в друга. Что-то большее, вековое, вырвавшееся на свободу, наполняло их, безоговорочно и не спрашивая разрешения.

Удерживая её взгляд, Никкорд перенёс весь вес на локоть одной руки, просунув ладонь под голову Вефиделии. Другой рукой пробрался ей под спину. Он притянул девушку к себе и прижался давно не бритой щекой к её влажному виску.

Ошарашенные, опутанные золотой паутиной, они замерли в тесном переплетении то ли на мимолётное мгновение, то ли на целую вечность.

Их дыхание возвращалось к привычному ритму. Точечное восприятие расползалось вширь, и вот уже кончики пальцев не просто посылали одиночные меткие молнии в местах соприкосновения, а, как круги по воде от брошенного камня, излучали их долгоиграющие блики вокруг, локоны больше не распадались на отдельные чувствительные волоски, а щекотали всем объёмом щёки и ключицы, вершинки груди теряли остроту и расплющивались о другого мягкими окружностями, запуская сердца плавно парить сквозь расплавившиеся рёбра. Блаженная невесомость истончалась и уступала под натиском накатывающего приятного отяжеления.

Никкорд медленно отстранился, бережно опустил Вефиделию на постель, оттолкнулся и рывком поднялся, сразу встав на пол. Она не шевельнулась, забыв про наготу и продолжая поражённо всматриваться в него. А ему было катастрофически мало Фиде. Только он очень ясно понимал, что, несмотря на неутолимое влечение, взять её снова сразу нельзя.

Никкорд взмахнул скомканной простынёй, расправляя её, и накрыл такое желанное, до самого настоящего сумасшествия желанное тело, отмечая вдруг колыхнувшуюся грудь, кожа на которой ярко порозовела от его колючей щетины и страстных поцелуев. Наспех надев и запахнув свою одежду, он обошёл кровать и погладил лицо Вефы, отводя со всё ещё мерцавшего лба прилипшие светлые завитки.

— Отдыхай, — проговорил одними губами, не позволяя пальцам двинуться ниже по её скуле.

Преодолевая дикое внутреннее сопротивление, Никкорд отнял руку от не удерживающей его Вефиделии, сжал перевязь ножен и покинул опочивальню. Ноги подкашивались, руки наливались неподъёмной тяжестью, но он целенаправленно заставил себя дотащиться до детской комнаты веледи. Ввалившись в просторную спальню, Никкорд захлопнул дверь и рухнул на постель, даже не усмехнувшись проискам судьбы, отправлявшей его отсыпаться именно сюда.