Как только приступ кашля немного ослабел, Гулька осветил, а Клим принялся протирать рот больной тряпичной куколкой на палочке, смоченной смесью сала, мёда, водки и мяты... Опять начинается кашель... Опять очищают рот, и ещё не один раз...
Через полчаса, а может, и позднее рот был очищен, дыхание успокоилось. Больную уложили на подушки, сменили испачканные простыни. Клим всё время придерживал трубочку из утиного горла. Он приказал Гульке и ворожеям умыться и прополоскать рот водкой. Вот тут, кажется, Гулька одёрнул ворожей, которые не могли оторваться от водки.
После этого шею больной обложили капустным листом, и Гулька сменил Клима. Тот тяжело поднялся, старательно умылся сперва щёлоком, потом водой с мылом. И вот тут произошло событие, удивившее Клима: недоступный, гордый лекарь государя, всё время стоявший где-то в стороне, подошёл к Климу и подал ручник со словами:
— Ви, доктор, безрассудно отчаянный человек! Ви смертельно рискуете дважды!
Клим с поклоном принял ручник и, вытираясь, устало присел на скамью:
— Благодарю вас, господин Бомелей... В чём риск?
— А! Ви не видит! Не следует так говорить, доктор. Я давно живу Россия! Мария Григорьевна могла умереть у вас на руках! Её отец не простит такой смерти.
— Вы бы свидетельствовали, что я спасал её.
— Для Григория Лукьяныча свидетельство не понадобится! — И тише добавил: — Я боюсь его. — И уже шёпотом: — А хозяина ещё больше!
Такая откровенность насторожила Клима: с чего бы вдруг?! Он, будто не расслышав, спросил:
— А второй риск?
— Один шанс из ста, что вы не заболеете этой страшной болезнью.
— Постараюсь не заболеть!.. Не желаете со мной выпить водки?
— Водку не пью.
...К вечеру стало ясно, что смерть отступила. Дыхание хотя и с хрипом, через трубочку, но выровнялось, синюшность заметно уменьшилась. А через четыре дня — безносая с косой убралась со двора. Тут трубку вынули, кашель поутих, больная пила отвары. Клим с Гулькой вернулся в строгановское подворье, оставив Марию на попечение знахарок.
Когда Клим собрался уходить, Годунов пригласил его в свободную комнату и крепко пожал руку:
— Ведаю: ты спас Машу от верной смерти! Проси, чего хочешь, что в моей власти — всё сделаю!
— Благодарствую, Борис Фёдорович, но мне ничего не надобно. Через седмицу я уезжаю в полк князя Хворостинина. Дай Бог быстрого выздоровления Марии Григорьевне, счастливой жизни вам! А голос восстановится. Будь здоров!
Борис обнял Клима.
— Спаси Бог тебя, Клим! Помни: Борис Годунов твой вечный должник! Будешь в Москве — двери моего дома всегда открыты для тебя!
На следующий год, после битвы под Молодью, когда оглушённого Клима привезли на строгановское подворье, дворецкий Годунова Родион навестил лекаря-воеводу. Хотя хозяев не было в Москве, Родион пригласил Клима поправляться на двор Бориса. Но Клим отказался, он спешил на родину, в Соль Вычегодскую.
Потом, приезжая в Москву, Клим не единожды встречался с Годуновым, каждый раз был обласкан государевым кравчим, свояком царевича. А жена Бориса, Мария Григорьевна, в своей половине принимала, вторым отцом величала.
...И вот десять лет спустя после первого знакомства ныне уже боярин Борис Годунов пригнал гонца во Владимир за Климом Одноглазом, лекарем-воеводой!
Государь крепко пожаловал своего верного слугу, боярина Бориса: несколько ран на груди и боках, не считая синяков. Царевич Иван умер от воспаления одной раны на виске, у Бориса раны воспалились, гноились, но он остался жив.
Клим принялся лечить боярина только в последней седмице ноября, сделав заволоки — очень болезненный, но самый надёжный способ лечения запущенных, воспалившихся ран. Раны промыл белым вином с гусиным салом, мёдом и другими специями, в самое глубокое место заложил тряпицу, которая впитывала в себя выделения раны. А первое время заволоку меняли в день четыре-пять раз. Через три-четыре седмицы зарастающая рана снизу выталкивала гнездо с заволокой. А ещё через седмицу раненого можно было считать здоровым.
После гибели любимого сына и наследника государь в тёмной одежде всенародно стенал и плакал, часами стоял на коленях в храме и бил земные поклоны. Говорили, что он ночами не ложился в постель, а имел своё ложе на жёсткой подстилке прямо перед киотом.
Однако ж за седмицу до конца ноября государь появился в приказных палатах, принимал послов и вдруг хватился: почему не видно боярина Бориса Годунова?! Тогда самым услужливым оказался рядом тесть его, Фёдор Нагих. Этот подсказал, что Борис обиделся на побои. Давно поправился, мол, а сердится и не появляется. Слова сказаны вовремя — государь искал, на ком бы отыграться.
На всякий случай захватив палача, Иван со свитой через полчаса был во дворе Годунова. И тут полное разочарование: перед государем предстал не Борис, а высохший намёк на Бориса, поддерживаемый с двух сторон слугами. Царь решил взыскать с лекаря, но тут Борис слабым голосом взмолился не трогать старца, он, де, только прибыл, и только благодаря его заботам и лечению он, Борис жив остался.
По повелению государя одноглазый лекарь показал заволоки на ранах Годунова. Иван расспрашивал лекаря и особенно заинтересовался заволоками и их болезненным лечением. Потом позвал ката, а Одноглазу приказал ещё раз показать раны на теле Бориса, и спросил:
— Зришь?
— Зрю, государь, — ответил с поклоном кат.
— Теперь ступай вон в ту светлицу да прихвати Федьку Нагих и сотвори на нём такие же дырки.
Рукой повёл, стражники подхватили боярина Фёдора и вместе с катом исчезли. Государь обратился к Одноглазу:
— Ты ж сотвори ему такие же заволоки. Аз приду посмотреть, как Федька притворяться больным станет! — Государь весело улыбнулся.
Клим попытался было возразить, но где там! Придворные не захотели видеть гнев государя и без шума выпроводили Клима.
Не меньше часа Иван беседовал с Борисом. Часто беседа прерывалась, когда из соседних покоев неслись дикие вопли. Борис бледнел ещё больше, а Иван подмигивал со словами: «Не нравится, видать!» И не ясно было, к кому сие относится: то ли к Борису, то ли к Фёдору.
Перед застольем государь пошёл проверить, как выполнено его приказание. В светлице слуги вытирали кровь со скамьи, пола и со стены — бился, несчастный! Другие слуги уносили испачканные ковры. Кат в сторонке смывал кровь с лица и рук — помощники оказались никудышными! Клим приводил в себя обмершего боярина, у которого на груди были точно повторены раны Годунова. В них набухали кровью тряпицы заволоки.
Иван тронул посохом боярина Фёдора и, хмыкнув, произнёс:
— Видать, притворствует Федька! — Повернулся и пошёл в трапезную, свита за ним: никто не посочувствовал наказанному.
После нескольких кубков вина Иван вспомнил о лекаре; к тому времени он отпустил Бориса, того унесли из трапезной. Клима привели и поставили перед грозными очами государя, против его стола. Никто, конечно, не предвидел развязки. По тому, как он пожаловал своего тестя, хорошего не ожидали. Да и сам государь не знал, зачем позвал этого одноглазого старца. Он остановил на нём тяжёлый взгляд исподлобья. Клим был готов к самому худшему, он напрягся и выдержал взгляд, хотя и знал, что Иван этого не любит. Тот заговорил, отчеканивая слова:
— Мне тут сказали, что ты вовсе не лекарь, а знаменитый славный гуляй-воевода Одноглаз князя-воеводы Хворостинина. — Клим отвесил низкий поклон. Взгляд Ивана посветлел: — Кубок вина воеводе!
Слуги будто ждали такого приказа! Клим принял кубок, поклонился Ивану и общий поклон сановникам. Кубок выпил единым духом, что понравилось захмелевшему государю, морщинки строгости разгладились, что последнее время редко случалось. Он изволил улыбнуться:
— А лекаришь ты понарошку?
— Прости, государь, не понарошку. Как меня, воя войска твоего, обезобразили татары, я себя вылечил и многих пользовал, и Анику Строганова. Он меня обласкал, как земляка. Потом своим воеводой сделал с твоего согласия, и сын Аники Яков послал меня ко князю Хворостинину. — Клим ещё раз отвесил поклон и слегка расставил ноги, чтоб не качаться — вино было отменно крепкое.