На третий день они вышли на обширную луговину. Хотя всё здесь было сверкающе белым, а не в летнем цветении, Юрша сразу узнал пасеку. Он увидел избушку, год назад построенную Сургуном на берегу озера. Теперь, охваченное тонким льдом с тёмной каймой куги и камыша, озеро казалось огромным синеватым оком, смотрящим в небо. Около избушки возвышались стог сена и скирда снопов. И никаких следов человека... Юрша надеялся, что именно здесь останутся на зиму Сургун и Таисия, он хотел и боялся этой встречи. Теперь, когда стало ясно, что встреча не состоится, смешанное чувство грусти и радости овладело им. До слёз опечалилась Весела — её отца и матери здесь не оказалось.

Позднее Юрша определил, что Сургун работал тут в июле, может быть, в начале августа. Овёс, рожь и горох были убраны, а репа осталась в земле. Мёд не был собран, приготовленные бочки стояли пустыми. Правда, в старой землянке были запасы прошлогоднего мёда — и сладкого, и хмельного.

Зима с её морозами и метелями предоставила много времени для размышлений, особенно в бесконечные вечера, проводимые перед потрескивающим огнём в очаге, под шум и свист метели или под тихое волчье завывание, хватающее за сердце своей безысходностью.

Юрша был уверен, что Провидение позаботилось, чтобы конь вынес его с поля брани без смертельной раны. Вторично оно спасло от голодной смерти, указав путь на пасеку. Следовательно, ему предопределён жизненный путь, а вот какой, это он должен выбрать сам. Путь может быть долгим, потому что ему всего тридцать четвёртый год...

Ещё там, в землянке Веселы, как только Юрша почувствовал, что жив, поправляется, ему захотелось определить, каким он стал, на что способен. Тогда он ощупал свежие шрамы: на бедре рану затянуло, но он слегка прихрамывал. На спине давали знать раны, когда неловко поворачивался. Хуже с рукой: осталась согнутой, локоть не восстанавливается, хотя пальцы понемногу начинают шевелиться.

В ведре с водой он подолгу рассматривал своё лицо... Розовый бугристый шрам начинался на лбу, повыше правого виска, рассекал бровь и нос, кончался на левой щеке ниже уха. Вместо правого глаза — тёмная впадина... Борода, усы, волосы на голове седые, с желтизной, больше не курчавятся... Отросли ужасно. Ухитрился подстричься, помогала Весела, очень радовалась. И опять смотрелся в ведро. Старик, совершенный старик!.. Смотреть с правой стороны — уродец! Кожа лба собрана складками, бровь превратилась в два пучка волос, под ними провал, нос расплылся... А вот если смотреть в левой стороны — ничего! Лоб, глаз, даже ещё искра сохранилась, губы... А нос стал немного покляпый, но его, Юрия Васильевича, можно узнать, и шрам не мешает. Постарел лет на двадцать, а может, и побольше!

Раз остался жив, значит, нужно жить. А на что способен? Как зарабатывать хлеб?

Богу молиться? Придётся врать, кто он и что с ним случилось, без сомнения, придётся!.. Но всё же в монастырь он не пойдёт! Туда путь заказан. Остаётся жить Христовым именем. Скитаться по святым местам, сидеть на паперти и вымаливать копеечку... Наверное, пожалеют его, особенно если поворачиваться правой стороной, и что-то подадут. Привыкнет людям смотреть в глаза и тянуть Лазаря... Пожалуй, нет! Такую жизнь он долго не выдержит... Что, гордость? Князь-нищий?!.. Нет, что-то ещё мешает. Может, когда-нибудь и придётся протягивать руку, но не всю жизнь!

Ещё один путь — остаться здесь или уйти ещё дальше, в ещё пущую глушь. Огородить заимку, сеять хлеб, собирать травы, мёд. Жить в уединении, уйти от мира. Силы у него хватит. В глухие зимние ночи молиться Богу... Полное одиночество... А Весела? Подрастёт — отправить к людям. Но её будут считать дурочкой, какую жизнь она станет влачить среди чужих? Нет, он не вправе бросить свою спасительницу на произвол судьбы! Да и не выйдет из него Симеон-Столпник или Федосей-Пещерник! Он любит жизнь, любит людей, и вот жизнью он постарается, обязан искупить свои грехи перед людьми!

А Веселу он не бросит. Она — дочь, Богом данная. Вторая!.. Как живёт первая, он не знает, но будет знать!.. Через три-четыре года Весела может жить самостоятельно, и он должен подготовить её к этой жизни.

И ещё об одиночестве. Молитвой и постом замолит ли он свои грехи? За ним шли люди, верили в него и умирали... Сколько человек погибли из-за него? По его вине! Многие сотни! А он хочет в одиночестве вымолить себе место в раю! Нет! Он обязан идти к людям. Потребуется, страдать вместе с ними. И спасать их... Как? Словом, молитвой... Этого мало! Делом!

Зима... Долгие вечера... Молитвы... И твёрдое решение: он идёт к людям, туда, где его не знают. Станет помогать нуждающимся, станет лечить больных, многие травы ему известны от Сургуна. Если этих знаний мало, пойдёт в услужение к лекарю... Может он помогать нуждающимся. Он знает, где зарыты сокровища Кудеяра... Вправе ли он нарушить клятву и взять часть этих сокровищ?! Не для себя, себе он ничего не брал, и сейчас ему ничего не нужно, проживёт и Христовым именем. Нужно для других, хотя бы для Веселы. Да мало ли около него будет людей, которым несколько монет уменьшат лихо!

Всё это потом, а пока зима...

Юрша проснулся. В заледенелом окошке предутренняя серость. Начал обуваться. Коза подала голос и ткнулась в руку холодным носом — проголодалась.

В плетнёвых сенцах за ночь надуло сугробы, хотя к утру ветер стих. Отворил дверь, в сенцы рухнула глыба рыхлого снега. Принялся расчищать дорогу к стогу. Вернулся в избу с кошёлкой сена, коза встретила его весёлым блеянием.

В очаге уже разгорался огонь. Весела заплетала косу:

— Дяденька, гляди, так ли.

Юрша со знанием дела осматривает и слегка поправляет обещающую быть толстой серо-золотистую косу. Это он научил её каждое утро убирать волосы, а сперва сам постигал это искусство на пучке пакли, да ещё с больной рукой.

— Ленточки не хватает.

— Ленточки? — Весела недоумевает. — Бабочки, да?

— Вроде. Придём к людям, будет у тебя алая ленточка... Чем кормить будешь?

— Вот кашу разогреваю.

— А отвар хвои где?

— Горький он.

— Горький, но полезный. Так не можешь, пей с мёдом. Без отвара заболят зубы. Лепёшек нет? Помнить о лепёшках — твоё дело, Василиса. Поедим, бери ручной постав и готовь муку. Не забыла, как я тебя учил?.. Ну вот и ладно. А я пойду по дрова.

Собственно, дров заготовлено было много, но Юрша добивался от Веселы большей самостоятельности и поэтому часто уходил. За завтраком она, улыбаясь своим мыслям, вдруг спросила:

— Почему зовёшь меня Василисой, а не Весёлой, как все звали?

— Есть такая священная книга — Святцы. Там написано, в какой день какого святого или какого ангела поминать надо. По имени этих святых называют людей, когда крестят. У твоего отца было записано, что тебя крестили Василисой и твои именины десятого марта. Мы будем праздновать этот день.

— А как тебя звать?

— Климентом. Я тебе уже говорил. Зови меня не просто дяденькой, а называй дядя Клим.

— Дядя Клим, дядя Клим. А когда праздновать будем твои... как это?.. Именины?

— Мои именины, день моего ангела, будем праздновать двадцать второго апреля, ныне — на восьмой день после Пасхи.

Юрша, собираясь идти к людям, старательно продумывал, что он станет говорить им о своей прошлой жизни. Потребуется врать, говорить явную ложь, похожую на правду, да простит Всевышний! Это святая ложь! Назвался Климентом, Климом потому, что день апостола Климента приходится на день его рождения.

— Дяденька... Нет. Дядя Клим, — улыбнулась ему Весела, — ты всё знаешь?

— Всего никто не знает, Василисушка. Когда не знаешь — легче жить, а узнаешь, другой раз места себе не находишь! Вот так-то.

— Василисушка! Это из сказки?

— Из сказки и из жизни... Вот намелешь муки, напечёшь лепёшек, и станешь ты Василисой Премудрой... Ну, поели, Богу помолились, теперь за работу.

Ближе к вечеру Юрша зажигал лучину и начиналась учёба. Он на дощечке, покрытой воском, учился писать левой рукой. Рядом Весела со своей дощечкой. Юрша объясняет чтение: