«Улетели! Куда? Зачем? Известное дело, любопытно глянуть сверху, узреть Господнее творение... Только понять такое не каждому человеку доступно, а твари безмозглой того паче! Небось, ищут новых мест, хорошей жизни... А вдруг ветер занесёт невесть куда!.. Моя жизнь тоже перекати-поле, и зависит от воеводы, да и от Аники. Всю зиму носились по Каме-реке. Воевода проверял, налаживал, собирал воев, учил, а я — рядом. Теперь, вишь, по Сухоне... А где зимой будем?! Не пестую, не ласкаю Васютку. А у него волосики светлыми колечками закручиваются! На меня похож... Когда увижу? Подрастёт, испугается, как чужого!»

Тут услыхал голос Клима: — Гуля! Где ты? Поехали.

Поезд Аники невелик, всего четверть сотни коней: кожаный возок хозяина в два-конь цугом, да три подводы, тоже цугом, с припасами на дорогу, с подьячим и писарем да с пятком пеших стражников при них. С каждой подводой запасный конь под седлом. Потом Гулька, стремянной воеводы Клима, в три-конь и десять конных стражников в полном оружии. Поезд этот снаряжен в долгий путь. Правда, хозяин на нём от Соли Вычегодской до Устюга Великого всего лишь едет, а дальше Аника пересядет на судно. Поезд же пойдёт дорогами до Вологды. А уж оттуда — куда хозяин пожелает. А там, ежели задержатся, колёса на полозья поменяют.

Уже из Соли Вычегодской всем приказчикам весть побежала — хозяин едет с ними беседовать, с одними в Устюге, с другими в Тотьме да Вологде. Потому спешки в передвижении не было — дни заранее назначены.

В Вологде стало известно, что отсюда хозяину надлежит в Устюжну Железную поехать: оттуда задержали поставку церенного железа. По пути крюк совершил — посетил Кирилло-Белозерскую обитель и Ферапонтов монастырь. А в день преподобной Евфросинии Александрийской (25 сентября) поезд Аники ранним утром заехал в горицкий Воскресенский женский монастырь. Привратница принесла разрешение настоятельницы — знатного гостя Строганова и воеводу его пропустить на монастырский двор.

Игуменья, средних лет полная монашка, приняла их, стоя посреди обширной горницы. Её внушительный рост дополнительно подчёркивал высокий чёрный клобук, так что невольно Аника и Клим, подойдя под благословение, почувствовали себя недоростками. Она опиралась на длинный толстый посох, больше похожий на дубинку. Клим тогда не к месту подумал: «Ай да настоятельница! У этой не забалуешь! Потому, видать, инокини так смирно стоят вдоль стены, не шелохнутся!»

— Очень рады мы вашему посещению нашей обители! — низким голосом заговорила-запела игуменья, широким жестом приглашая садиться на скамьи. Сама, выставив вперёд посох, опустилась в кресло, стоящее напротив.

Аника не стал садиться. На левой руке он держал расшитую ширинку, теперь правой отвернул три конца, открылась небольшая калита из позолоченной кожи, и с поклоном попросил принять приношение на благолепие обители. Настоятельница бровью повела, у стены одна из монашек ожила, неслышно приблизилась, приняла калиту и положила на аналой рядом с креслом. Настоятельница цепким взглядом оценила приношение и запела благодарение таровитому гостю. Аника выслушал её, продолжая стоять, потом с низким поклоном сказал:

— И ещё просьба до тебя, матушка игуменья, дозволь нам свидеться с инокиней Евдокией и поднести ей в день пресвятой Евфросинии вот этот образок Варвары Великомученицы нашего письма и освящённого в Коряжмском монастыре. — Аника отвернул последний угол ширинки, открыв икону: на серебряном окладе сверкнули каменья.

Настоятельница задержала взгляд на иконе и веско заметила:

— Желанный гость наш Аника Фёдорович! Инокиня Евдокия приняла строгую схиму и посещение её кельи и поминки запрещены. Однако ж, — она сделала многозначительную паузу, окинув всех строгим взглядом, — вчерась пришло известие: государь наш всемилостивый Иоанн Васильевич опалу снял и жалует своею милостью — приглашает инокиню Евдокию, в миру княгиню Евфросинию Старицкую, и её сына князя Владимира Андреевича, что воеводствует в войсках, к себе, перед свои ясные очи! Назавтра из Белоозера ждём струг. Потому теперь тебе, знатному гостю, можно свидеться с ней. — Настоятельница подала знак и у стены ожила ещё одна тёмная фигура и вышла. — Сию секунду мы предупредим её. А ты поведай мне, гость дорогой, почему мало соли завозишь в наши края? — И начался хозяйственный разговор, интересный для обеих сторон. Теперь Аника, прикрыв икону ширинкой, сел на предложенное место. Присел и Клим. Однако ждать пришлось недолго, вернулась монашка и, поклонившись, осталась стоять у двери. Настоятельница, задав ещё несколько вопросов, приказала монашке проводить гостей.

Келья инокини Евдокии находилась посреди монастырского двора в рубленом доме с крыльцом и сенями, в которых гостей приветствовали поклоном несколько монахинь. Два зарешеченных окна пропускали достаточно утреннего света, однако в келье всё было тёмным, бесцветным. Маленький язычок лампады освещал тёмные лики двух икон без окладов.

Инокиня Евдокия сидела на простой, ничем не покрытой скамье. Из-под чёрного куколя, опущенного ниже бровей, сверкали полные жизни глаза, хотя не скрытая чёрным платком часть лица казалось безжизненно-бледной. Из складок одеяния открывались такие же бледные руки и пальцы, медленно перебирающие крупные зёрна чёрных чёток. Около инокини на маленькой скамеечке притулилась ещё одна инокиня. Тёмный плат покрывал её голову обычной монашеской повязью: туго закрывал лоб, щёки и шею до подбородка. Ещё не увядшая молодость светилась в её голубых глазах с чёрными ресницами, ещё заметна розовая свежесть её губ.

На много раньше нынешнего посещения монастыря Клим знал, что наперсницей высокородной схимницы была инокиня Екатерина, в миру боярышня Евдокия Сабурова, первая жена царевича Ивана Ивановича. Но главная причина особого внимания Клима заключалась в том, что боярышня Евдокия приходилась племянницей Соломонии, первой жены великого князя Василия, то есть перед ним была двоюродная сестра Юрши! Конечно, Юрша, князь Юрий, давно умер, но Клим всё ж не мог отвести взгляда от инокини Екатерины. Он искал в ней родственное сходство с инокиней Софией. Искал, но, увы, не находил — память хранила образ святой женщины, а тут было всё земное... Разумеется, инокиню подобные мысли не тревожили. Она многое слышала о купце Строганове и теперь внимательно слушала его разговор со схимницей. А на седого одноглазого спутника купца она лишь мельком взглянула.

Инокиня Евдокия с благодарностью приняла дорогую икону и посетовала:

— Иконостас-то мой семейный отобрали... Слава Богу, хоть вон эти два образа оставили. Как это наша настоятельница разрешила тебе икону поднести?!

— Сказала: послабление вышло тебе от государя. Он к себе приглашает.

— Не нуждаюсь ни в каких послаблениях! — повысила голос схимница. — Господу слава, что живота не лишил! Да и князя Владимира при себе держит, войско доверяет, и на этом спаси Бог! Ты не обессудь меня, Аникушка, не могу тебя ничем попотчевать, как прежде.

— Может быть, деньги нужны, матушка? — тихо спросил Аника.

— Что ты, что ты, Аникушка! Я же — схимница, и деньги мне нельзя иметь!

— А ежели всё ж потребуется для обзаведения чего, сообщи моему приказчику в Кириллове. Всегда готов порадеть тебе во здравие.

После взаимных благодарностей поговорили ещё о том, о сём, и схимница благословила уходящих гостей. Инокиня Екатерина проводила их сожалеющим взглядом — кончилось какое-никакое, а всё ж развлечение в их однообразной жизни.

Игуменья пригласила Анику позавтракать, но тот сослался на далёкий путь и распрощался с обителью. До Вочнемской переправы Клим ехал верхом, заполненный переживаниями и воспоминаниями, а после полдника Аника кликнул его в свой возок.

Светило яркое солнце бабьего лета. В повозке под кожаным пологом с духотой боролись порывы ветерка, врывавшиеся в откинутые занавески. Чтобы не пылить хозяину, возницы других подвод поотстали, а стража, рассыпавшись, держалась обочин, поросших травой.