Ввели Клима в горницу, и увидел он: сидит хозяин на лавке, к стене прислонился, глаза прикрыл. Сказал со вздохом:

— Устал я, брат, силы нет, а прохлаждаться недосуг. Вот тебе два рубля. Сильно понуждишься, пришлю за тобой.

— Спаси Бог тебя, Аника Фёдорович, много даёшь, за полтину благодарить буду. И опять же не окончил лечение, ещё седмицу тебе полежать надобно, а мне за тобой походить.

— Не то время, чтоб лежать. Государь покинул нас, на бояр разгневался, от престола отказался. Теперь может всякое случиться. Митрополит святейший Афанасий собирает знатных людей, и меня недостойного пригласил. Посудим, порядим, да, видать, пойдём к государю на поклон. Вот такие дела... А деньги бери. Я жадный, дарма копейки не брошу, а тебе... ты большего стоишь... Ладно, ладно, верю, что благодарен. У меня другой к тебе разговор. Ты сказывал: на Белое озеро собираешься. Там ждут тебя?

— Кто меня будет ждать? Больные и немощные там есть, без дела сидеть не буду, кусок хлеба заработаю.

— Верю. Страждущих везде много. Так вот, поехали ко мне в Соль Вычегодскую. Будет угол, харч и серебро на чёрный день.

— Благодарствую. Только не один я, дочь названую с собой везу, — слабо сопротивлялся Клим. — И в Кириллов монастырь заехать хочу. Ведь там я готовился монахом стать.

— Ладно. Дочь не помеха, девки нам во как нужны. А в Кириллов можем заехать. Мне давно охота угодникам поклониться, да и дела там есть. Оторвёмся от обоза, не на Галич поедем, а на Вологду. А потом к нам, поживёшь, посмотришь, как соль варим. Не понравится, с оказией куда угодно отправим, на озеро или ещё куда. Могу в том грамоту написать.

— Твоё слово крепче грамоты. Дозволь подумать. Опять же Исая Никитыча подождать надо.

— Жди. С ним потолкуй. Исай плохого не посоветует. А в путь раньше Крещения не тронемся.

Клим ночевал у Строганова в гостевой избе. Тут на ночь собрались особо доверенные его приказчики, писаря. Все легли рано, а с первыми петухами, далеко до рассвета, весь двор зашевелился, уходил обоз под усиленной охраной. Клим понял: расчётливый хозяин опасался московского бунта и хотя сам оставался, но всё ценное отправлял из Москвы.

Под Рождество вернулся в Москву Исай Колотилин. Его поездка по донской украйне оказалась удачной, привёз много возов шкур, купленных по дешёвке. Фокей тоже был доволен, он повидал деда, который совсем сдал, с печи не слезает, может, последний раз свиделись. В свою очередь, Исай убедился, что Фокей смышлёный малый в торговле и за себя постоять умеет. На них разбойнички напасть пытались, да еле-еле ноги унесли. Фокей научил приказчиков отбиваться и сам пример храбрости показал.

В посёлке Стаево и в округе купец не только шкуры покупал, но пытался разузнать о Кудеяре, и каждый раз такие расспросы вызывали настороженность собеседников, а иные просто забирали кожи и уходили. Правда, разговорилась старушка одна, она сказала, что тут раньше вон сколько народа разного сновало. Исай спросил:

— И лекари были?

— Были, батюшка, были, — затараторила старушка. — Лука был, тот всякую болесть рукой снимал. А то... Как его? Сургун…

— А Клим был? — прервал её Исай. — У него такое лицо изуродованное.

— Не, батюшка, не. Клима не было, я знала б, у всех лечилась...

Возможно, она ещё что-либо вспомнила, да подошёл парень и поспешно увёл говорливую. После этого казаки начали косо поглядывать на купца, а Фокей заторопил с отъездом. По дороге из Стаева Исай спросил Фокея, что случилось, почему отъезд на побег похож?

— Н-напуганы наши к-казачки. Тут за рекой Кудеярово становище было. П-потом государево воинство н-наехало, м-многих в-ватажников посекли. И к-казакам досталось л-лиха, кои не держали язык за зубами.

Дорога дальняя, о многом переговорили. Однажды Фокей проговорился, что знал Кудеяра, князя Юрия Васильевича, но тут же принялся твердить, что Юрий Васильевич похоронен в междуречье Воронежском. Исай поспешил успокоить: похоронен — делу конец. И перевёл разговор на другое — не первый раз он беседовал с Фокеем о женитьбе. Мол, Богом положено такому молодцу женатым быти. Поэтому, вернувшись из поездки, Фокей стал с нескрываемым любопытством поглядывать на Василису, а та розой краснела и рукавом закрывала улыбчивое лицо.

К приезду Исая Москва гудела растревоженным ульем. Как же — государь покинул! Обосновался со своей семьёй и ближайшим двором в Александровской слободе, что в ста двадцати верстах от Москвы. В первых числах января государь своими посланиями известил, что опалы на народ не имеет, но готов отречься от престола из-за непослушания Боярской думы, измены бояр и князей.

Люди заволновались ещё больше. Исай иной раз днями не появлялся в лавке — купцы совещались. Собирались на совет и мастеровые, и дворянство, и священнослужители; все начинали опасаться народной смуты.

После Крещения князья церкви и Боярская дума послали с повинной в Александровскую слободу наиболее уважаемых людей от всех сословий, которые от имени народа поклялись впредь беспрекословно повиноваться государю. Иван челобитие принял и пообещал наказать всех супротивников и изменников. А поскольку его окружают жильцы — дети боярские, он наберёт себе новую преданную дружину помимо жильцов — опричь них. Среди просителей был и Аника Строганов. Происходящие события в Александровской слободе показали, что предстоят большие перемены, но государство остаётся в крепкой деснице Иоанна Васильевича, поэтому ему, знатному купцу, не было причины для серьёзного беспокойства. Пускай они тут, в столице, наводят порядок, а он поедет к себе на Вычегду. Аника сообщил Исаю, что перед отъездом посетит Охотный ряд. Исай блаженствовал!

Клим тоже собирался уезжать, Исай одобрял эту поездку, но возроптал Фокей:

— В-вот б-бросаешь! И Василиса...

— Так за чем дело стало? — удивился Исай. — Свадьбу хоть сейчас сыграем, и оставайся с Василисой.

— Н-не... Спаси Бог тебя, Исай Никитич, за всё, а я всё ж с Климом Акимычем.

Так и не уговорили. В свою очередь, Клим решил посвятить купца в личные дела и рассказал такую историю:

— Исай Никитович, я говорил тебе, что не знаю своих родителей. Если правильнее сказать — от меня скрывали, кто мои родители. Моими друзьями были простые люди, они учили меня уму-разуму; монахи — служению Богу, воины — ратному мастерству. И вот один из них, недавно на смертном одре, царство ему небесное, передал мне пояс с деньгами и драгоценностями и сказал, что это моё наследство.

— И назвал родителей?! — вырвалось у Исая.

Клим своим единственным глазом в упор смотрел на купца и энергично произнёс:

— Нет. Их имена он унёс с собой! — сказал и подумал: это слова Клима, Юрша так бы не смог! — После небольшой паузы продолжал: — Мне не с руки прятать или носить с собой этот пояс, поэтому прошу тебя взять его на хранение, или, если понадобиться, воспользуйся деньгами. В случае моей смерти одари Василису и Фокея. Других близких у меня нет. И ещё вот что: вдруг найдётся Агаша, дочка моя названая, тогда могут потребоваться деньги, чтобы выкупить её.

Исай согласился. Запёршись в горнице, они занялись поясом. Клим впервые имел возможность без спешки рассмотреть драгоценности. Он признался в этом купцу и откровенно любовался красотой изделий из золота и серебра, блеском и переливающимися цветами драгоценных камней. Ему невольно стало неловко и даже стыдно, что он является владельцем такого богатства. Исай без видимых переживаний разделил всё содержание пояса на две части. Золотые и серебряные монеты и ломанные изделия из драгоценных металлов в сторону, а в пояс убрал украшения. Затем произвёл оценку заморских монет, подсчитал и составил кабальную запись. Клим начал возражать, что, мол, и так верит. Исай прервал его:

— Молчи, Климентий. В таких делах слушай меня. Эти денежки я в дело пущу, они расти станут. О честности своей я не хуже тебя знаю. Однако не вечен аз, дело к зятю перейдёт. А он купец хозяйственный, без бумаги может и не признать мой долг. Так что держи бумагу... А вот этот дорогой поясок пойдём в подвале зароем. И будем об этом месте знать только мы вдвоём. Вот теперь тебе придётся положиться на мою совесть. Верь, она не подведёт!