Иван в те дни находился в слободе, и все действа прошли мимо него. Но, вернувшись в Москву, он взялся за Сайпа: крестил публично на преподобного Симеона, Христа ради юродивого (21 июля).

И тут же приказал объявить, что царь касимовский Симеон Бекбулатович через седмицу женится на овдовевшей дочери князя Мстиславского. Царь касимовский и на этот раз промолчал, что уже обвенчан.

После бурной беседы с мужем — Агаша теперь могла позволить такое — она решила сама поговорить с царём.

В то время у Иоанна Васильевича происходила очередная пересменка жён. Анна Григорьевна Васильчикова — пятая жена государя — была ещё жива, а у Василисы Мелентьевой муж пока здравствовал.

Агафье Акимовне потребовалось давать большие поминки боярыням женской половины дворца, чтобы добиться свидания с государем, тем более потому, что Иван большее время проводил в Александровской слободе.

Но всё ж свидание состоялось. Перед царём предстала русская боярыня большого достатка, но глаза и бронзовая кожа лица дышали восточной красотой. Агафья Акимовна пала ниц перед царём. Верные служанки подняли её, и она поведала царю о своей Богом благословлённой связи с Симеоном Бекбулатовичем. Царь от удивления руками развёл:

— А чего же он молчал, нагрешник?!

— Боится он чрезмерно тебя, государь.

— Да ты что?! У меня воеводы нет смелее его.

— Значит — уважает без предела!

— Вот какой же он... А я уже венчание объявил! Постой. Может, он разлюбил тебя? Тогда остаток дней в монастыре проведёшь. За нас, грешных, помолишься. — Государь говорит с насмешечкой, а сам с красавицы огненных глаз не сводит.

— Твоя воля, государь. Много благодарна за ласковый приём! — Агафья Акимовна низко поклонилась и таким взглядом одарила государя, что тот левой рукой махнул — мамок нянек ветром сдуло. А он остановил Агафью:

— Погоди уходить, красавица, может, чего придумаем... Вот что я тебе скажу...

Как и было объявлено, венчание и свадьба Симеона состоялись. Пировали ажн до заговенья на Успенский пост. Симеон с женой стал жить в Кремле. Вскоре он вновь уехал в Ливонию...

Княжна Милославская получила куш отступного и уехала в свою вотчину. Всем прочим какое дело до молодых — было бы вино покрепче, да снедь повкусней! А тем, у коих вопросы возникали, находилось место в застенках Василия Колычева Умного — приёмника Малюты Скуратова.

Осенью этого же года волею государя Симеон Бекбулатович был наречён великим князем всея Руси, а великим князем Москвы остался Иванец Московский, так Иван IV именовал себя в челобитных великому князю всей Руси.

О таком удивительном назначении Агафья Акимовна ничего вразумительного сказать не могла. Жалела мужа: «За что напасть такая?! Господу Богу да Иоанну Васильевичу известно сие только!» Клим избегал прямых вопросов о том, как складывались её отношения с великими князьями. С её стороны были только намёки да признание, что она великая грешница. А Симеон что мог поделать?! На востоке, говорят, не считалось зазорным уступить дорогому гостю на время лучшую жену из гарема. А как быть, если нет под руками гарема?!..

Через год государь изменил своё решение. Симеону Бекбулатовичу дал новый удел, сохранив за ним название великого князя, теперь уже Тверского и Торжокского. Они перебрались в Тверь. Ещё не устроились как следует, а великого князя Тверского государь вызвал в Москву. Так и не пришлось Климу лицезреть своего именитого зятя — вроде как!

Потом узнал, что в то время Симеон пировал в Москве на очередной свадьбе государя.

Из Твери Клим через Москву направился во Владимир, а оттуда с Нежданом в Суздаль. В Ризоположенском девичьем монастыре настоятельница мать Тавифа приняла богатые вклады в монастырь от воеводы сольвычегодского Клима Одноглаза и от купца владимирского Скоморохова. Пригласила их на трапезу, потом беседовала с ними с глазу на глаз. Тут она сказала, что купца сразу признала, а вот воеводу потом, когда заговорил. И только теперь слегка всплакнула о давно ушедшем.

Клим и Неждан ночевали в гостевой келье, а утром ездили на монастырскую пасеку, возницей у них была инокиня, полнеющая подвижная монашка, в миру — Настенька, подруга боярышни Таисии.

Главный пасечник Сургун последнее время сдал, еле-еле поднялся с ложа — белый, худой, вроде как прозрачный, восковой. Спустились от людей подальше в тёмный омшаник, там при свечах отведали мёду и вспоминали село Тонинское, свою молодость... Только Сургун с грустью заметил, что он и в те времена был уже дедом. И как тогда на тонинской пасеке угощал мёдом внучку Настеньку, боярышню Таисию, балагура Неждана и Юршу... Может, и не было такого?!

На обратном пути гости ещё раз вошли в покои настоятельницы. На прощание зашли помолиться в молельню игуменьи. Здесь ярко горели свечи перед образом Георгия Победоносца. Пришедшим была известна история этой иконы, написанная ещё юным Кириллкой Облупышем. В полной тишине каждый подошёл к иконе и всмотрелся в строгие черты лика святого, подумав: вон каким был Юрий Васильевич-старший!

Вскоре в Соль Вычегодскую пришло известие, что старец Сургун тихо перешёл в мир иной, где несть печали...

Не всякому суждено спокойно закончить своё земное существование... Великий князь Тверской и Торжокский при царе Фёдоре Иоанновиче был разжалован. Остаток дней своих провёл в келье далёкого северного монастыря. Великую княгиню минула схима: в последний момент Борис Фёдорович Годунов вспомнил, что Агафья Акимовна — названая сестра воеводы Одноглаза, с которым у него сложилась многолетняя дружба. Тем же летом рядом с двором воеводы вырос уютный домик Агафьи Акимовны, где она скромно жила со своей дочерью.

Чуть ли не каждое лето на Русь наваливался мор, иной раз вселенский. А вот в 1581 году как будто спокойно, Бог миловал. Потому Клим и Фокей решили повести в первопрестольную ребят-парубков Юрия Климова и Юршу Фокеева. Им вдвоём три десятка годов набралось. Они уже с земли в седло без стремени вскакивают. Тянутся один за другим; в воинском и сабельном деле Юрша Фокеев опережает, а в грамоте — Юрий Климов.

Один без другого никуда. Оба в любых занятиях прилежные, но по облику разные. Климов коренастый, большеголовый. Волосы чёрные, курчавые и уже тёмной тенью борода обозначилась. Фокеев тоже коренастый, но ростом чуть повыше, беловолосый, на бороде даже пушок не обозначился.

Путь на Москву долог, но к седлу ребята приучены — они этой зимой вместе со стражей соляные обозы сопровождали по Вычегде и Сухоне.

Сейчас им воеводы не прогулку, а учебное действо подготовили. С ними шли полста подвод с солью до Владимира. При этом Фокей избрал самый короткий путь: с Тотьмы через Солигалич, Галич и Кинешму, но тут дорога была не самая спокойная. Учить, так учить!

В их поезде, кроме подвод соли, была кибитка воевод, хотя их кони под сёдлами следом шли, и Фокей предпочитал в кибитке не засиживаться. Затем пять подвод с кормом коням и людям и дюжина охраны, считая и парубков.

Ехали без спешки, вёрст по сорок—шестьдесят в день. Ночевали постоянно в лесу. Тут и костры, и варево, и охрана, и нередкие битвы с волками. Только на половине пути, в Галиче, остановились для днёвки на постоялом дворе и задержались, опять же из-за учёбы.

Дело в том, что среди гостей Галича ходил упорный слух, что верстах в двадцати от города на Московской дороге стали часты случаи ограбления. Действовала осторожная ватажка, на большие поезда не нападает, грабят и тут же рассыпаются. Галичский голова ничего не мог поделать, притом он был уверен, что на постоялом дворе имеется наводчик ватажки.

Фокей предложил свою помощь, и на постоялом дворе было разыграно лицедейство. Фокей, как начальник стражи, на весь двор затеял спор со старшим приказчиком: он отказывался провожать обоз дальше. От Галича, мол, должна вести обоз стража из Владимира. Старший приказчик Сергеич чуть не плачет: