Клим отстранился от него:

— Не дело говоришь! Атаман пьяным был, да и ударил я его здорово.

— Верно, верно... — Сразу изменил тон купец. — Видать, послышалось мне. А бился ты славно, хотя и левой рукой, а как витязь богатырский. Троих уложил да человек пять покалечил.

— Сознаюсь тебе, Исай Никитыч, — со вздохом ответил Клим, — это убийство — мой тяжкий грех. Клятву я дал — не брать в руку меч.

— Какой же тут грех?! Девчонку спас, меня выручил. Да опять же пропащие это человеки, людьми и Богом проклятые.

— В спасении не велика моя заслуга. Если бы не твои ребята, плохо бы мне пришлось. Только вот почему они сначала отарой овец сбились? Число их, как и разбойников. Сперва казалось — надёжные парни.

— Очень надёжные. С ними готов в огонь и в воду. А сбились потому, что запретил я им обороняться. Расчёт простой. Разбойники они тоже понимают: без нашего брата им грабить некого будет. Потому они всех подряд не убивают, оберут и пустят. Ну, меня поколотили, да тоже отпустили б. Вот пытать бы начали, пришлось отдать часть золотишка.

— Значит, золото было?! И ты терпел?

— Какой же дурак с собой все деньги носит! А терпеть... Ежели терпения не наберёшься, купцом не будешь... Вот ребят начали б пытать, пришлось либо бой принимать, либо всё отдать. Вот так-то.

Речная дорога дальняя, две седмицы тянули струги до Москвы. О разном говорили потом, но Исай больше не возвращался к вопросу о происхождении Клима, а у Клима последний разговор не выходил из головы. Он начал даже подумывать, не уйти ли как-нибудь потихоньку со струга.

Видать, Исай почувствовал настроение Клима. Недалеко от Москвы, на последней стоянке, он отозвал его в сторону и сказал:

— Ты прости меня, тогда сболтнул я несуразное. — Клим попытался возразить, но купец остановил его. — Погоди. Ты меня не бойся и не сторонись. Однако в Москве люди разные бывают.

Будешь ты со многими встречаться и свои ладные сказки сказывать. Так вот что скажу тебе по-дружески: лепо славословишь ты святого Дмитрия Донского, великого князя Василия Грозного да всякого другого люда малого и большого. А вот о государе нашем Иоанне Васильевиче не нашлось у тебя хвалебных слов. Так что поищи их пользы ради.

Клим обнял купца:

— Благодарствую тебе, Исай Никитыч, за твои добрые советы. Воистину говорится: язык мой — враг мой! Спаси Бог тебя.

Клим, собираясь искать Василисину тётку, посоветовался с Исаем, как одеть Василису, чтобы не считали её нищенкой. Исай поручил эту заботу своей дочке-невесте, а ему сказал:

— Не верю я, что найдёшь эту... Как её? Тётку Агашу. А тащить девку на Белоозеро не с руки тебе. Оставь её у меня заместо дочери. Моя-то невеста в мясоед упорхнёт. Один я со старухой останусь. Не бойся, не бойся, я заметил весёлость её. Бог даст, повзрослеет, поумнеет. А так, видать, она работящая.

Клим поблагодарил купца, но всё же на поиски пошёл. Искал он, разумеется, не выдуманную тётку Агашу, а названую мать свою Агафью и вдовушку стрелецкую Акулину. И вот тут началось невезение. В Стрелецкой слободе Акимова дома не было, Клим знал — сожгли его. На этом месте стояла пятистенка. Кусок хлеба подали ему незнакомые люди.

Подошёл к дому вдовушки. Дом стоит, ворота на запоре. Выбрал местечко на лугу, чтобы ворота было видно. Принёс водички, достал хлебушка и принялся полудневать. Часа через два из ворот вышла незнакомая старушка, потом парень. К вечеру пришёл дядя — косая сажень в плечах. Подумал: вдовушка мужиком обзавелась. К вечеру все собрались. Спрашивать никого не стал, и так ясно — Акулина и Агафья тут не живут.

Другой день толкался на Пожаре — на Красной площади, приглядывался к бабам-лоточницам, что торговали пирогами да кренделями. Среди них Акулину не увидел. Следующий день тоже оказался неудачным. Клима всё чаще и чаще охватывало сомнение — может, напрасно ищет? Может, их нет в живых... А вдруг Неждан невзначай навёл соглядатаев?

Перед вечером решил спросить лоточницу, лицом похожую на масляный блин подрумяненный.

— Акулина-то?! — удивилась лоточница. — Так она тут всегда. Разбогатела, ларёк завела. Последний вон в том ряду.

— Да смотрел я и ларьки...

— Так вчерась она на мельницу ездила, а сей час небось свежие калачи печёт. Но девка там всегда сидит, такая чернявенькая. Племянница её, Агашкой звать. Уж такая умница...

Клим, не дослушав, поблагодарил и чуть не бегом пустился к ларьку. Верно, небольшой ларёк, небесной краской выкрашенный. В окошке девушка лет пятнадцати, чернобровая, черноглазая. Зелёным платком повязана, а из-под платка коса до пояса, вороньего крыла черней. Отсчитывает она мужику крендели и весело разговаривает. Клим от неё глаз отвести не может, затуманился взор от набежавшей слезы. А она заметила его, приветливо зовёт:

— Иди ближе, дедушка, держи кренделёчек.

Дрожащей рукой принял крендель.

— Спаси Бог тебя, красавица.

— Какая же я красавица? — весело ответила Агаша, улыбкой засветилась. — Черномазкой дразнят.

— Потому и дразнят, что красоте твоей завидуют! А тётка не будет ругать, что кренделя не хватит?

— Что ты! Ешь на здоровье, она у меня добрая.

Клим заставил себя отойти в сторонку. Ушёл на берег реки и стал следить за ларьком. Вскоре начали лари запирать. Заперла и Агаша свой. Захватила большую корзину. Тут подошёл к ней какой-то старичок с такой же корзиной, и они пошли вверх по Неглинной. Клим шёл далеко позади, стараясь не терять из виду зелёный платочек. Шёл и ревновал: дед небось к Акулине присватался!

И смех и грех — легче стало, когда Агаша юркнула в ворота, а дед прошёл дальше.

Заметил Клим дом вдовицы. Ворота и забор добрые. Дом не маленький, крыша щепой крыта. За забором корова мычит. Слава Богу, не бедно живёт!

На следующий день ранним утром наблюдательный пост снова занял. Видел, как Акулина с Агашей корзину, покрытую белой тряпицей, унесли. Потом Агафья за водой ходила. Сдала, горемычная. От бадейки перегнулась, через пять шагов руки меняет.

Подождал немного, осмотрелся и решил войти на двор. Тут увидел, Акулина возвращается. Подошла она к воротам, и он подошёл:

— Дозволь, хозяюшка, во двор войти, водички испить да отдохнуть малость.

— Проходи, сделай милость... Чего ж тут остановился? Пошли в избу. Молоком угощу. Из каких краёв будешь?

— Издалека, хозяюшка. В полоне был. Теперь домой в Белоозеро пробираюсь.

Вошли в избу. Пол свежевымытый, на окнах занавесочки. Перед киотом лампада. Таким уютом на него повеяло! Пришлось долго креститься, чтобы овладеть собой, не расплакаться. От печи из закутка Агафья выглянула. Акулина сказала ей:

— Мамаша, угости молоком странника. Снимай суму, дедушка, садись.

Перед ним поставили на стол крынку молока, ковшик и краюху хлеба. Ест он хлеб, молоком запивает, а всё равно еда в горле застревает. Бабы стоят, на него во все глаза глядят. Агафья вдруг вскрикнула:

— Батюшки! Господи! Неужели?.. — Закрестилась, рукой рот закрыла. Акулина только ахнула.

Взглянул на них Клим, стоят, руки к лицу поднесли, слёзы потоком льются. Он перестал есть, нагнулся к столу и тоже не удержался, заплакал...

Не было бы дел по хозяйству, до вечера проговорили б. Но свиней кормить, корову доить, да и самим есть-пить надобно. Самое главное рассказали друг другу, а перед уходом Клим снял тяжёлый пояс, посоветовал в погребе зарыть, от пожара и от людей подальше. Брать сейчас для хозяйства Акулина отказалась: деньги у неё были. Прошлый год приходил маленький мужичок, который и раньше захаживал. Объявил печальную весть — убит Юрий Васильевич. Поплакали, погоревали. Ушёл мужичок, денег богато оставил. После они купили этот дом и переселились из Стрелецкой слободы. Спокойнее тут.

Поговорили и решили — пока Василиса к новому дому привыкнет, дядя Клим станет заходить к ним, а там — видно будет.