Икона Георгия Победоносца сколько-то лет стояла в иконостасе, потом её заменили Праздником всех святых. Новая игуменья взяла из иконостаса и поставила в киот своей горницы.

Село Уводье раскинулось по берегу реки Уводи, и все жители на селе были Уводьевы. Даже поп был из местных, отец Захарий Уводьев. Стояло село посередине дороги между Суздалем и Шуей.

Уводьцы всем селом держали извоз. Возили из Шуи холст, шерсть и кожи во Владимир и Суздаль, а обратно — хлеб и всё другое, нужное в хозяйстве.

И вот однажды зимним вечером, возвращаясь из Суздаля с зерном, Сазон Уводьев с сыновьями подобрал в лесу до смерти уставшего путника, назвавшегося Климом Акимовым. Привёз его в село, поселил у деда Кондрата, и прижился путник, даже известность получил — успешно лечил травами, зубную боль и кровь заговаривал. И не просто так, а с молитвой и крестным знаменем, так что отец Захарий разрешил ему детей грамоте учить. В округе называли его Климом из Уводья.

Четвёртое лето жил Клим на реке Уводь. По весне и осенью бродил среди полей и лесов, часто с ребятами из села, собирал травы и коренья разные. Сушил, как указано в «Травнике», и безропотно в ночь-полночь шёл лечить каждого — и бедного, и богатого. Охотно принимал приношения и ещё охотнее раздавал эти приношения неимущим.

Дед Кондрат жил со своей старухой Маланьей в покосившейся хатёнке. Они ласково приняли Клима, а потом привыкли к нему, как к родному. Он помогал им по дому, чинил их развалюху, лечил, разумеется задаром, в свою очередь кормил-поил их. Когда уводьцы ближе узнали Клима, многие предлагали угол в своих домах, но он остался верен деду Кондрату и его бабке.

Казалось, Клим был доволен своей жизнью. Он помогал людям, они оставались благодарны ему. Чего ещё ему нужно? Никто не страдал из-за него, никто!

Ему очень хотелось повидать своих в Москве, но он отложил поездку на будущее лето. Суздаль же усилием воли выгнал из своего сознания. Если же в памяти, помимо его желания, возникали запретные картины, Клим прерывал работу, если это случалось днём, если ночью — вставал с постели и молился, клал сотни земных поклонов, пока не доводил себя до изнеможения. Так постепенно добился своего — вытравил воспоминания.

Клим числился аккуратным прихожанином. Каждый год в Великий пост говел и принимал причастие, делал приношения церкви и дружил с отцом Захарием, хотя и не открывал ему своих знаний церковных канонов и Священного писания. По всему, Клим не мог предполагать с этой стороны каких-то неприятностей. Тем не менее с зимы почувствовал отчуждение Захария. Казалось, всё осталось по-старому, но чего-то не хватало. Это что-то всплыло на очередной исповеди. После формального опроса и отпущения грехов, Захарий спросил:

— Слушай, Климент, скажи Христа ради, нет ли у тебя какого греха или тайны, которую ты скрываешь от святой церкви?

Клим опешил. Что всплыло? Что известно попу? После секундного молчания ответил вопросом:

— Отче, только что я по совести признался во всех грехах. Спрашивай, в чём подозреваешь меня.

— Ладно, спрошу. Ты пришёл к нам нищ и гол. Однако скоро показал Богом данные таланты. Эти таланты могли бы сделать тебя богатым, будь ты в большом городе. Даже в нашей глуши ты стал уважаемым, почётным человеком. Значит, что-то мешает тебе остановиться на глазах власть предержащих и стать известным. Вот первый вопрос:

— Что именно мешает тебе?

— И ещё есть вопросы?

— Есть. Отвечай на этот.

— Хорошо. Действительно, после ранения я нищенствовал. Однако такая жизнь претила мне. На смертном одре дал зарок — быть полезным людям, помогать им. А нищий пользуется трудом других. Будучи воином, я присматривался к лекарям. После выздоровления помогал им. Одна знахарка подарила мне «Травник» древнего письма. Теперь я изучаю его и следую его советам. К моей радости, мне удаётся облегчить страдание других. И это понял я только тут, в Уводье. Я сказал истинную правду, готов целовать крест, отче.

После некоторого раздумья Захарий согласно покивал головой:

— Верю тебе, Климентий. Однако ж в твоих словах гордыня великая. Все мы живём от трудов других, вкладывая и свой труд и свою молитву. Теперь вот второй вопрос. Я сам много раз убеждался, что ты хороший лекарь, душевный. Мои прихожане понимают это. Но они не понимают, почему ты бессребреник, почему ты раздаёшь другим своё приобретение. Кое-чему я их учил, кое-что помнят из Священного писания. И вот они начинают верить, что ты святой! Понимаешь, что это значит? Живого, грешного человека самовольно причисляют к лику святых! Поминают в своих молитвах. Просят меня, чтобы я молил Бога о здравии праведника Клима. Если дойдёт до владыки слух, будто в Уводье появился святой, мне не поверят, что ты воистину праведник. Скажут, проделки лукавого, спаси и помилуй меня, Господи. Лишат сана. Твой «Травник» сожгут, а тебя сошлют, чтоб не смущал православных. Вот так-то. Что скажешь на это?

Теперь задумался Клим...

— Значит, в наше время не может быть праведника? — то ли спросил, то ли ответил он.

Захарий прервал его громким возгласом:

— Гордыня! Великая гордыня обуяла тебя!

— Возможно... Значит, мне нужно уходить отсюда?

— Я тебя не гоню, Климентий. Уважая тебя, говорю — гордыня губит людей.

Они расстались. С этого дня Клим сам никому ничего не давал. Иногда отказывался лишний раз сходить к больному. Бабка Маланья первая заметила изменения и в сердцах сказала, что загордился он. Грустно стало ему — с двух сторон обвиняли в гордыни. Вздохнув, ответил:

— Спаси Бог тебя, бабушка, что добра мне желаешь. Прошу тебя, всё, что приношу, — отдавай кому сама знаешь. — И тише добавил: — Будто потихоньку от меня. Так нужно, бабушка.

Все мелкие недоумения и переживания вскоре отошли на второй план, потому что произошли куда более важные события.

Май подходил к концу. Клим с утра до вечера собирал лекарственные дары, радовался яркой зелени леса, буйному цветению луговых трав. Эта радость заполняла всё его существо и передавалась другим. Куда бы он ни пришёл, хозяин встречал его улыбкой, а хозяйка низким поклоном. Клим садился к больному на ложе, негромко рассказывал о возрождении природы, о вечной жизни на земле. Легонечко массировал худую грудь, и затихала боль, легче и глубже дышалось, появлялась живительная надежда. Потом, испив прохладное снадобье, больной погружался в приятный, оздоравливающий полусон.

Так Клим вечерами обходил своих подопечных, довольный тем, что день прожит с пользой для близких.

Однако время шло. Реки вошли в берега, дороги просохли, пора собираться в путь. Невольно одолела грусть. Привык он ко всем, знал каждого уводьца. Особенно жаль больных: уйдёт он и лишатся они надежды на обязательное исцеление. Правда, все травы он отдаст Кулине, местной знахарке, но его самого тут не будет...

Нередко Климу приходилось ночью идти к тяжелобольному. Поэтому и на этот раз он не удивился стуку в окно. Вышел за ворота, из тьмы умолял хриповатый голос:

— Клим Акимыч, окажи Божескую милость, поедем. Тут недалеко, вёрст пять до заимки.

— Ну куда ж в такую темь. Дороги не видать, — оборонялся Клим, отлично понимая, что всё же придётся ехать. — Кто болен-то?

— Батя. Отец мой. Животом мается. Акромя воды, ничего не принимает. За тобой послал. Говорит, на колени становись, умоляй, чтобы приехал. Хоть боль немного снимет, и то хорошо.

— Знаю болезнь твоего бати, ничем не помогу. Ну, ладно, едем. Пойду соберусь.

Ночь, ни зги не видно. Телега поскрипывает, лошадь фыркает, и рядом тёмный человек, закутанный в свитку. Перебрели Уводь. На воде немного светлее было, въехали в лес, и опять темень. Вдруг качнуло телегу: в неё беззвучно сел ещё один тёмный человек. Климу такая тишина не понравилась, но он промолчал.