А покоя-то как раз и не было: оврагом должны были уйти полторы тысячи воев. Татары, видать, что-то пронюхали: через овраг прорубили широкую просеку и на краях зажгли костры, так что незамеченным не проскочишь. Запалили с полсотни костров вокруг гуляй-города, за дострелом. На опушке леса и на тракте уже не разъезды, а целые сотни. Подальше, за трактом — тысячи нерассёдланных коней, ждали новой вылазки. Ожидания их оправдались — выпустили с полтысячи коней, наиболее беспокойных. Поднятая тревога вначале, казалось, ухудшила положение русских, готовых к исходу: костры около оврага остались без присмотра и над оврагом вспыхнул лес. Татары бежали. Но в овраге было сыро, и лес там не горел. Русские воспользовались этим и в задымлённом овраге шли без помех.

Полегчало на заре, когда от реки потянул ветерок. Но с восходом солнца усилилась духота, и опять начались удушья. День предстоял очень тяжёлый. Но правильно говорится, что человек привыкает ко всему, — большинство воев стояли на своих постах. Особо больных, задыхающихся, пришлось укладывать под навесами, заворачивать в ветошь и обливать холодной водой — это помогало.

И вновь в полдень подъехали под белым флагом два аксакала, просили встречи с Дивеем, обещали дать свободу пленным русичам. Переговоры с ними вёл Алалыкин. Он потребовал, чтоб освободили всех пленных, а у них будто полтысяча в плену.

— Много было, голова, много, — согласился аксакал. — Но ранены все, мрут. И эти помрут.

После долгих и лишённых большого смысла переговоров, нужных только, чтобы потянуть время, татары привели тридцать два истерзанных воя. Алалыкин принялся шуметь, что сейчас прикажет всех пленных татар измордовать, с ними и мурзу Дивея. Напуганные парламентёры принялись умолять о милости, а то и угрожать гневом хана.

Но вот переговоры окончены, и аксакалов повели к Дивею. Гуляй-город был неузнаваем: воев — никого, пушкарей — двое на десяток пушек, и полная тишина. Дивей лежал под навесом, его обслуживали двое татар, пленённых вместе с мурзой. Между мурзой и аксакалами, кроме Алалыкина, находились пять вооружённых воев.

Алалыкин ожидал услышать что-нибудь новое, но разговор аксакалов с мурзой оказался пустым: о ранении, о здоровье хана, князей. Он насторожился, когда один из аксакалов достал из-за пазухи свёрток в пергаменте и сказал, что принёс насовая, чтоб унять боль в ногах и развлечь мурзу. Алалыкин подошёл к ним и зашумел, что, мол, отравить хотят! Аксакалы клялись, но боярич заставил их самих отведать жвачку.

Увидав насовай, мурза слегка оживился, он ведал действие катушков из смолы с индейской коноплёй. Алалыкин без стеснения заявил, что передачу оставляет у себя и станет давать мурзе понемногу...

...В то время Клим с Гулькой и другими лекарями занимался освобождёнными воинами...

...А за стенами гуляй-города вспыхнул шум: несколько русских воев принялись палить в сторону реки. Оказалось, только что сбежали два пленных татарина!

Хан трупного запаха не выносил. Потому свой временный шатёр он приказал поставить у озерка в верховьях Рожайки. Тут было первое время тихо, плескалась рыба, пели птицы и носились зайцы. Но потом оживилось — сюда на тучные травы потянулись на выпас кони, пойма близ Молоди была окончательно вытоптана. Тут остановились на отдых вельможи, от которых зависела судьба не только Крыма, но в большой мере и Москвы. Все рядом, но Девлет-Гирей не созывал дивана — неудобное для него время, предпочитал беседовать без свидетелей, узнавал мнение мудрейших.

Сегодня пятница первого августа. Минуло два дня после гибели Теребердея с тысячами ногаев, неудачного приступа на гуляй-город и потери турецких пушек. От таких ударов можно потерять голову! Тогда хан негодовал на темников, которые, положив тысячи джигитов, не раздавили плетнёвый катух русских. Хан хотел плюнуть на всех и уехать на Оку, а они пусть тут выкручиваются! Но рассудок взял верх — он уехал всего лишь от вони.

У Девлет-Гирея состоялся долгий разговор с муфтием, и они пришли к решению, что мириться с русскими на время погребения правоверных нельзя. Он, муфтий, попросит благословения Аллаха. Да будет проклят тот, кто пойдёт на переговоры с гяурами!

Хан судил по себе и надеялся, что русские, окружённые разлагающимися трупами, без воды и хлеба долго, не выдержат, и если не сдадутся, то ослабеют до предела. И опять же разгневанный Аллах пошлёт мор на гяуров!

С другой стороны, захоронение тысяч и тысяч соплеменников не прибавит боевого духа джигитам, а им ещё предстоит брать Кремль! Однако всё равно придётся хоронить убитых, и хан для этого полагал использовать ногайцев. Их много, больше тьмы, но после смерти Теребердея-мурзы для наступления они не годятся. А похороны им покажут, что татар погибло не меньше, и хан надеялся — ногайцы воодушевятся, вернётся их боевой дух.

Девлет-Гирей принял ещё одно, по его мнению, также мудрое, решение: он приказал все потрёпанные тысячи отвести за Оку и дать возможность джигитам порезвиться по русским весям. А к четвёртому-пятому августа на Рожайку подтянуть все силы, собрать пушки и раздавить Воротынского во что бы то ни стало!

Однако жизнь потребовала давить этого князька-выскочку раньше...

Старшим воином под Молодью остался Магмет-Гирей. Сейчас он в низком поклоне приветствовал хана.

— Садись, сын мой. Саттар, наполни пиалу царевичу, и можешь идти.

Хан малыми глотками пил кумыс, только что привезённый в малых бурдюках из-под Серпухова. Значит, вокруг всё спокойно. Саттар, выполнив приказ, исчез. Магмет-Гирею было что сказать, но он потягивал кумыс и ждал вопроса. Наконец повелитель спросил.

Царевич начал издалека. Он передал привет от Дивей-мурзы — русские из боязни великого хана пропустили аксакалов. Мурза жив, но ранен. Аксакалы увидели многое — пушек в катухе полно, но пушкарей мало — один на десять пушек, воинов совсем не видно, и тишина там.

— Демоны их потаскали?! — удивился хан.

— Справедливо, великий хан! Мы тоже не поверили: старые глаза не все видят. Но вдруг гяуры принялись стрелять — сбежали пленённые нукер и поддесятник, захваченные вместе с Дивей-мурзой. Они своими глазами видели, как сотня за сотней русских уходили оврагом ночью, когда наверху горел лес.

— Да падёт проклятие на их головы! А где были нукеры?

— Повелитель! Огонь ограждал гяуров, а далеко в лесу собралось много русских... И ещё скажу, великий хан: ты ведаешь о вылазке. Разъезды насчитали сотню вырвавшихся. Пленные видели — на конях были тысячи две в ту ночь. Мы пленным больше верим.

Магмет-Гирей выжидательно смотрел на отца, ожидая вспышки гнева. Но тот, отхлёбывая кумыс, рассуждал вслух:

— Не всегда плохо, когда бегут крысы... Что может затеять Воротынский?.. Ему потребуется пять дней, неделя... сын мой, сколько свиней осталось в катухе?

— Было битком набито, много больше полтьмы. Ныне, если верить послухам — тысяча.

— Ладно... Что предлагает сын мой?

— Мы беседовали с темниками, тысяцкими. Они...

— Погоди. У меня есть диван, курултай, однако решения принимает хан! Хочу знать: что предлагает Магмет-Гирей?!

— Благословит тебя Аллах, повелитель!.. Я мыслю так. Дивей-мурза привёз бочки смолы и пороховые фитили — загораются от единой искры кресала. Он хотел, не дожидаясь пушек, пожечь прясла. Джигиты совершат это. Сегодня ночью. До рассвета пластуны обольют стены смолой и зажгут. Русские пушкари убегут от пушек, которые будут взрываться от огня! Джигиты сквозь огонь войдут в катух!..

...Несколько вопросов, и повелитель согласился:

— Хоп! Да благословит тебя Аллах! На рассвете я буду у катуха, и ты мне позволишь войти в него!

— Первым, отец!

...Розовая полоска на восходе легла над далёким лесом, а на земле стало ещё темнее. И в этой темноте конский топот, тяжёлое дыхание тысяч людей. Томительное ожидание... Вспоминают и сочувствуют пластунам: ползут, вон ладонь скользит по лицу трупа!.. Закаменевшая рука мертвеца цепляет за халат! Ужас! О, Алла!..