Второе событие, отвлёкшее внимание толпы, произошло уже в конце действа, когда над помостом затихали стенания. Фёдор Басманов волею государя оказался в группе высылаемых в монастырь. Здесь все, перепуганные происходящим на помосте, стояли, поникнув головой. Только Фёдор не мог успокоиться, он кидался на окружающих стрельцов, требуя пропустить его на помост. Один из охранников теперь постоянно стоял подле него и без стеснения стукал по голове кулаком. Фёдор затихал, но скоро забывал и начинал шуметь. На этот раз поданный им голос услыхал Скуратов, услужливый опричник пояснил, в чём дело.

— Ну, раз рвётся, пустить. — Фёдор с невероятной стремительностью растолкал стражу и оказался на помосте, поклонился царю. Малюта спросил: — Чего тебе?

— Гриша, ты знаешь, почему государь гонит меня с глаз долой? — И ответил сам: — А потому, что грязный, заросший я! Вот сейчас, как в сказке, добрым молодцем стану. Смотри!

Не успели каты и приказные глазом моргнуть, он побежал и с разбега, головой вперёд бросился в самый большой котёл с кипящей водой. Толпа ахнула, а каты крючьями извлекли сварившегося кравчего. Сказочного чуда не получилось! Иван сделал вид, что не заметил ничего.

Казнь третьей смены прошла по всем правилам. Не дождавшись конца, не досмотрев последнее действо, Иван накинул башлык и отъехал, за ним опричная знать и охрана. Управлять казнью остался Малюта Скуратов.

Клим одеревенел, стоял не шевелясь, смотрел на помост... Темнело в глазах, кружилась голова! Он много слышал о зверствах опричников, о безнаказанных грабежах и убийствах, но вот тут в присутствии царя, помазанника Божьего, творилось невероятное! Вспомнил он уничтожение пленных татар в Коломне, там погибло больше, но не было такого издевательства. И всё-таки там были крымчаки, враги, жёны врагов, а тут — лучшие люди, ближайшее окружение! И ничем не доказанные вины! А какие издевательства! Господи, видишь ли?! За что? Боже мой, в чём наши прегрешения? За что наказания? Зачем я остался жить?!

Подошёл к нему Левко, поклонился, но Клим не увидел его, не признал. Левко понял его состояние, растормошил, заставил обратить на себя внимание. Потом громко зашептал:

— Пошли, пошли отсель, Клим. Стража ушла, можно идти... — и, подталкивая его, повёл, как слепого, под руку, вместе с другими, ещё не верившими в свою свободу.

Левко по пути объяснил, что на двор Вяземского идти боится, но у него есть знакомые, которые дадут пристанище. Они проходили мимо людей, которые остались досмотреть зрелище до конца, и никому до них не было дела. А на помосте казни окончены. Трупы разрубали на части, сбрасывали на подъехавшие телеги, рубленые куски развозили в кремлёвский ров, в замоскворецкие болота, да и тут бросали во множестве. В размельчении трупов был большой смысл: когда загремят трубы Страшного суда, разрубленные враги не смогут собраться из развезённых в разные стороны кусков и не станут показывать против вольных или невольных палачей!

Около Клима появился ещё один человек, с длинной сумою нищего. Лицо его заросло бесцветной щетиной, рот когда-то был разорван, и теперь в тёмной дырке на левой щеке просматривались раскрошившиеся зубы. Левко остановился и спросил его:

— Тебе что, старче?

Нищий вместо ответа сам спросил невнятно и шепеляво:

— Ты — Клим Одноглаз?

— Я. Чего тебе?

— Смотри на тот вон ларь с голубыми ставнями.

Клим взглянул, увидел купца, узнал Неждана. Тот, помахав рукой, исчез.

Нищий продолжал шепелявить:

— Узнал? Этот гость приказал отвести тебя на отдых. Меня Двуротом зовут. Пошли.

Левко ничего не понял, но пошёл вместе с Климом за нищим. Тот обратился к Климу:

— А этот почему с нами? Кто он?

— Это — Левко. Вместе из темницы.

— Не, не! Хозяину не по нраву будет. Иди, добр человек, своим путём.

— Погоди, Двурот, без Левко я не пойду с тобой.

— Ахти, Господи! Вот наказание! Хозяин меня со свету...

— Не бойся, Двурот, я хозяину всё расскажу. А почему он сам ушёл?

— Шишей боится. А ты вон сам неведомо кого ведёшь.

— Клим, я, пожалуй, уйду! — обиделся Левко. — Доглядчиком никогда не был!

— Верю, верю, друг, не обижайся. Двурот вправе опасаться. Веди нас. Только вот что, Двурот, у нас ни гроша денег нет.

— Денежку найдём.

Неждан пришёл расплатиться с дьяком Сухоруковым. Тот встретил Неждана свирепым взглядом, зашипел рассерженной кошкой и повёл в беседку посреди сада, подальше от посторонних взглядов. Тут он чуть ли не с кулаками набросился на Неждана:

— Ах ты, купец нечестивый! Видел твоего Клима! Доподлинно знаю, кого оберегаешь! Безумец! Ведаешь ли, в какую адскую бездну затягиваешь меня и всех прочих?!.

Пока Ивашка давал волю своему возмущению, Неждан думал. Кто бы мог предполагать о свидании дьяка с Климом?! Дьяк здорово напугался, и с перепугу может натворить глупостей. Значит, трусоват и надобно припугнуть его ещё крепче!

В беседке стояли скамейки вдоль решетчатых стен, густо заросших вьюнком, в углу небольшой стол, на котором запотевший кувшин с квасом и две братины. Дьяк, поднимая над головой кулаки, тяжело топотал по полу, зло выдыхал шипящим полушёпотом:

— Уходи! Забудь дорогу сюда! Денег твоих не надо! Иначе...

Неждан, приняв решение, сбросил привычную маску смирения. Он стоял в выходе из беседки, теперь выпрямился, хотя и не отличался ростом, и, пренебрежительно усмехнувшись, прошёл к столу, налил братину кваса и развалившись сел на скамью. Ивашка от такого нахальства остановился на полуслове с открытым ртом. А Неждан подбадривал:

— Так что «иначе»?

— Уходи! Стражу крикну! — сорвался дьяк.

— Крикни! — Неждан, отхлёбывая квас, насмешливо глядел на дьяка. — Ну, что, голос потерял?! Эх, дьяк, дьяк! До седых волос дожил, а не поумнел! От своих воспоминаний и догадок ты должен бежать как чёрт от ладана! Ведь живы ещё людишки, кои помнят, как ты трухнул и государевых слуг предал, помог татю бежать... Ещё сказать или хватит? — Ивашка опустился на скамью, с удивлением и испугом смотрел на Неждана: он полагал испугать его, а вышло наоборот! А тот отпил квас и продолжал: — Меня ты, конечно, и убить можешь, и в подвалах сгноить. Однако ж понимать пора, откуда такие деньги у меня! Те люди хорошо знают, куда их денежки пошли, и про твоего кума им ведомо, и в какую церковь твои семейные ходят. Вот так-то! Давай, Иван Демьяныч, не ссориться. А прикажи, чтоб вина заморского подали и закуску... Я ожидаю!

Болтнул такое, а в мыслях пронеслось: «Крикнет этот боров слуг, прикажет придушить втихую, и никто не узнает, куда девался Неждан!» А дьяк и взаправду из беседки высунулся и крикнул. Прибежавшего слугу послал за вином.

Мысли мыслями, а гонор Неждан продолжал держать:

— А ты, дьяк, сдуру свои поминания куму не рассказал?

— Как можно...

Безнадёжность этих слов показали, что Ивашка побеждён. Неждан торжествовал:

— И то ладно! Тебе, разумеется, известно, что государь наш железной метлой выдирает, собачьей пастью выкусывает память о старшем брате... — Помолчал, пока слуга поставил кубки, разлил вино и ушёл. — Так вот, стоит на Опричном дворе кому-то напомнить, что, мол, Сухоруков о тонинском сыске воспоминания имеет! И не соберёшь ты косточек на Страшном суде! — Неждан второй кубок налил себе, а Ивашка не притронулся к своему. — Что я тебе говорю! Пытошные дела ты лучше меня ведаешь... А я всё ж расплатиться с тобой пришёл. — Неждан положил на стол кису, такую же, как две переданные раньше.

Дьяк ожил, замахал руками и зашептал:

— Не надобны мне твои деньги! Забирай и уходи от греха!

— Погоди, Иван Демьянович! Ведь дело сделано лучше некуда. И оговорённый куш твой. Постараюсь не беспокоить тебя пока. Но всерьёз требую: никаких шишей! Забудь о Климе Одноглазе! Ежели замечу доглядчиков — лучше бы не родиться тебе на белый свет! Запомни, это не пустые слова! Клятву с тебя не беру, так знаю — мои требы выполнишь, да ещё свечу поставишь, что легко отделался! А свои тонинские воспоминания забудешь — долго проживёшь. Будь здоров!.. Во Владимире будешь, заходи, гостю рад буду!