— Эти самые, вроде схимники, избу приезжих окружили. На этот раз и с огорода. Потом тихо стало, кто из селян сунулся за водой как бы, плетьми и саблями в избу загоняли. Лёгкий топ послышался. Пять в таких же схимах ехали, под ними кони постатнее да сбруя сверкает. Опричники, что на улице, этим пятерым до луки седельной поклон отдавали. Эти пятеро в приезжую избу завернули, перед ними ворота настежь. Сколько-то долго тишина стояла, потом в заезжей гвалт поднялся. Из избы голые выскакивали, больше бабы. Их на дворе саблями секли, а тех, кои на улицу вырвались, лучники кончали. Потом опять всё затихло. Пятеро сели на коней и уехали в слободу. За ними все остальные схимники. На охране избы остался десяток. Они стащили с улицы на двор голышей, коих настигла смерть... Далеко за полдень деревня опомнилась и зашевелилась. Печи затопили, за водой пошли. Однако остановятся две соседки у колодезя словом перекинуться, глядишь, вершник появился, плёткой грозит, бабы кто куда.

Коконя замолчал, Аника остановился подле рассказчика:

— Ну, ты чего?

— Страшно, хозяин... А на другой день рано утром пришли люди из слободы, привезли гробы, много гробов. На кладбище Понизовском большую могилу вырыли и поставили туда тринадцать гробов. Говорят, поклали туда пять мужиков и восемь баб голышом, покидали одежонку кое-какую. Поп пришёл... А в двух крытых повозках ещё десять гробов увезли... — Коконя замолк, задумчиво вглядываясь в тёмный угол избы, и нехотя продолжал: — Селяне обходили заезжую, а я в обед задами прошёл туда. Во дворе чистота, песком посыпано. А в избе всё вверх ногами! Кровь на полу и на стенах, ворохом ковши, склянки, тряпье... Я тут стон услыхал, насмерть перепугался, а потом из-под печки хозяйку заезжей избы вытащил. Святой водой побрызгал, отошла, очнулась, немовать начала — язык у неё отнялся. А ещё один гроб в избе остался. Говорят, покойничек сбежал...

Возможно, Коконя долго продолжал бы, но Аника спросил:

— Ты давай поведай, что с князем Владимиром и его семьёй сталось.

— Что? Отравили их. Будто государев повар донёс, что ему князь Владимир отраву и деньги дал, чтоб погубить государя. Эту самую отраву в вине развели и заставили их выпить. Пили по очереди: сперва князь, потом княгиня и княжата... На мёртвых глядеть позвали челядь, а там княгини и дети боярские были. Приказали им проклясть врагов государевых, а они зарыдали и проклинать убийц принялись, какие мечи выхватили. Ну их тут же раздевать и убивать начали...

Клим всё время сидел молча, а тут не выдержал:

— А раздевать-то зачем?!

— Малюта будто приказал. Голые, мол, перед Богом все равны.

— А кто эти пять всадников были?

— По-разному говорят. Троих точно опознали: Малюту, Басманова Фёдора да князя Вяземского. А двое в тени держались, одни говорят, что это государь с наследником приезжали, другие, что государя тут не было.

— А чьи гробы в крытых повозках отправили?

— Княжескую семью да кого поважнее из челяди. И в голых разобрались...

Помолчали. Коконя сполз со скамьи и, захватив свою суму, спросил:

— Ну, я пойду, пожалуй?

— Ступай с Богом. Там тебя покормят, а завтра зайди, ещё кое-что спрошу, да и награжу.

Пискнула дверь за Коконей. Аника ещё раза два прошёлся по горнице. Встал и Клим.

— Я, пожалуй, тоже пойду. Спаси Бог тебя.

Аника без слов понял Клима и задерживать не стал:

— Будь здоров, Климушка.

Заутра Аника наведался проводить Клима. Они отошли в сторонку. Хозяин за ночь как-то осунулся. Наверное, не ложился, он тихо сказал:

— У меня ещё известие, ночью приехал человек, коего посылал на Шексну. Струг, что ждали в Горицах, почему-то задержался на сколько-то дней, потому речники спешили. С княгиней Евфросинией поплыли ещё дюжина монашек, в миру высокого звания. Им натопили судную избу и хватились где-то на другой день у каких-то Городищ. Все монашки угорели до смерти!.. Тут же торопливо поделали гробы, незнатных зарыли на неизвестном кладбище, а кого познатнее дальше по уделам развозят. Упокой, Господи, души их! Заметь вот что: угорели они в тот же день, когда казнили князя Владимира! Вот так-то!

Клим перекрестился и, потупившись, стоял, не в силах произнести слово. Аника продолжал:

— Княгине Евфросинии Бог судья, она многого хотела, может, и виновата в чём перед государем. А чем виновата инокиня Александра, в миру Евдокия Остина, вдова князя Юрия Васильевича, невестка государя. До самой смерти князя мучилась с мужем ненормальным. Или тоже невестка государева инокиня Катерина — тем и виновата, что удерживала мужа от разгула со свёкром-батюшкой, государем всея Руси!..

Гулька со стражником уже в сёдлах. Клим к ним присоединился, так ничего не сказав, лишь поклонился Анике, а тот наставительно добавил:

— Якову Аникиевичу скажи и Зоту: пусть гоняют всех и в хвост и в гриву, а срок держат. Я попробую уговорить о снисхождении, но знаю: государь супротивников не жалует. С Богом.

Скачка многочасовая освежила голову, подумать времени хватало... В Вологде, пока Гулька с приказчиками готовил судно, Клим зашёл в одинокую церквушку, сделал богатый вклад и заказал на помин души вновь преставившейся инокини Екатерины, в миру Евдокии.

Священник долго гадал, кто же это был такой щедрый, а с виду неказистый? И кто же такая Евдокия?..

Теперь на дворе мещанина Соли Вычегодской Клима Акимова, Одноглаза Безымова большой дом по-белому с двумя пристройками, баня, конюшня, сарай для скота, кладовые, амбары — обстраивается помаленьку. Вот сейчас плотники ставят отдельную избу для почётных гостей, которые каждый день бывают. А живут тут, кроме воеводы Клима, его товарищ-помощник Фокей Трофимович с женой, сыном, которому третий годик, и дочерью — скоро год ей, да стремянной воеводы Гуля, Гурий Афанасьев с женой и сыном, ещё конюх, а может, дворник иль хозяин всего двора Кион со старухой Стефанидой. По праздникам же приходит к ним Кирилла — гость желанный, большой руки иконописец и пока послушник создаваемого Введенского монастыря.

Как видим, народу полно, а вот последнее время дома только бабы да ребятишки, и командует всеми Кион, тот со двора редко отлучается. И началось всё с приезда хозяина неделю назад. Он еле добрался на судне — по Вычегде густая шуга шла. И хотя реки ещё не встали, уже на следующий день все разъехались в разные стороны, да ещё прихватили с собой приказчиков и подьячих. Оставшиеся Бога молили, чтоб не случилось беды какой с близкими. А Василиса чуть не каждый день в церковь бегает, свечки ставит... Наконец, на радость всем, с хрустом и скрежетом Вычегда стала.

Первое дело — собрать людей в десятки и сотни, а они рассыпаны по Сухоне и Вычегде. Этим сбором занят воевода с помощниками. А на Зоте — подготовка обоза, на каждую сотню — семь подвод с запасами на дальнюю дорогу для людей и коней. К примеру, с лишком две седмицы пути до Ярославля. Это в Святки и Мясоед, то есть для всех шести сотен на день побольше десяти пудов мяса и пудов под тридцать хлеба, а там лука, толокна, да на четыре сотни лошадей без малого сто пудов ячменя и овса. Выходит три подводы одной еды на день. По пути придётся не раз пополнять.

И вот ещё задачка для Зота. От Соли до Ярославля пять сотен вёрст с лишним. То есть пеший вой в пути износит одни кожаные сапоги или три пары лаптей, да две смены тёплых онуч. Может, выгоднее нанять по две подводы на десяток? Известно: зимой гужевой — дешевле некуда! Решение Зота и воеводы: от Соли до Устюга все движутся своим ходом. От Устюга до Галича — пешие на подводах, а дальше, как сотники развернутся.

Сразу после Рождества в Соль Вычегодскую начали приходить первые десятки ополченцев. Из них собрали пешую и конную полусотни, снабдили обозом и пустили в путь, повёл их Савва Медведь с подьячим. К тому времени приказная изба приготовила список поселений по пути движения и расстояния между ними. По этому списку Клим с Медведем и подьячим наметили места ночёвок и днёвок. Теперь Савва должен был «поверить, справедливы ли эти намётки. А главное — сколько можно было разместить людей в этих местах, не делая зимних станов. Все старались, чтобы собрать полное ополчение в Костроме, передохнуть и прийти в Ярославль готовыми незамедлительно следовать дальше.