Однажды, оставшись наедине с Климом, Гулька сказал:

— Клим Акимыч, гони меня в шею, а то сворую.

Клим варил очередную специю и рассеянно ответил:

— А ты не воруй и живи себе.

— Так ведь я около тебя доглядчиком!

— Доглядчиком?! Ты? — Клим посмотрел на согнувшуюся маленькую фигуру Гульки, сидящего на полене около печи, недоверчиво спросил:

— Зот тебя поставил?

— Не. Казачий десятник Захар. Приказал следить, куда ходишь, с кем дружишь, о чём говоришь. Я было отказался, а он избил меня, пригрозил со свету сжить... Ты ко мне всей душой, а я на тебя доношу ему. Так что гони меня.

— Чего тебя гнать. Не ты, так другой кто найдётся... Доноси, что про меня люди говорят, они плохого не скажут. Но ничего не убавляй и не прибавляй. Могут и другие доглядчики быть, тогда десятник тебе доверять не станет.

— Твоя правда, Клим Акимыч, ему всё известно.

Разговор, собственно, на этом и кончился, но Клим ещё долго размышлял и пришёл к убеждению, что Захар молчит и ждёт возвращения хозяина.

Фокей, вернувшись из похода, отчитался перед Зотом, перемолвился с Василисой и побежал в лекарскую. Когда увидел Клима, поборол желание кинуться к нему, подошёл степенным шагом и протянул руку. Клим привлёк его к себе, расцеловал и услыхал сердечное признание:

— Василисушка и я з-заждались тебя, Климент А-акимович. У нас никого роднее тебя н-нет!

— Теперь я с вами, ребятки. А ты смотри каким молодцем стал и заикаешься меньше.

— Всё равно 3-заикой кличут за глаза.

— Кличут-то пускай, а ты вроде как десятник. Люди слушаются тебя?

— Тут люди только с-силу уважают, а мою с-силу и с-смелость они видели, и не раз.

И действительно, перед Климом стоял коренастый парень, руки — широкой кости, плечи за последние месяцы заметно расправились, грудь шире стала. Климу захотелось испытать его силу, он поставил локоть левой руки на стол и предложил:

— Давай, кто кого перетянет.

— Н-не буду. — Фокей помрачнел.

— Ты что, испугался?

— Не. Меня никто не перетягивает. А мне с-стыдно над тобой в-верх держать.

Клим рассмеялся и обнял Фокея:

— Во какой ты у меня стал рассудительный!

О семейной жизни и о Василисе-жене Фокей рассказывал охотно, был доволен, однако ж посетовал слегка:

— Надоело в четырёх семьях жить, м-могли б и отдельно. А В-Василиса не хочет с бабами расставаться.

— Добрая она у тебя, это хорошо! — заступился Клим.

— Верно. Однако ж и меня п-пожалеть надобно.

Потом Клим расспрашивал Фокея, как относится к нему хозяин, приказчики, стражники. Про себя отметил, что тот отвечает кратко, толково, без торопливости. Совсем исчезла прежняя нерешительность. В общем, парень изменился в лучшую сторону. Подумал: «Всё возможно, что так изменило человека оказанное доверие. Аника умеет подбирать людей!» В то же время заметил — часто доброжелательное выражение на лице Фокея меняется, взгляд тяжелеет, хмурость набегает. Фокей почернел лицом, когда Клим поведал о происках десятника Захара, и выпалил:

— Убрать надо его!

— И не думай! — испугался Клим. — Это моя забота. Вот приедет Аника, посмотрю. А ты всё ж от меня подальше держись.

— Ни в жисть! Боялся я его! А лучше и-избавиться бы...

Множество больных каждый день приходило к Климу за помощью. Сам он посещал избы в посёлке да в лечебнице постоянно лежало больше десятка одиноких, за коими дома некому ухаживать. И всем он не ленился объяснять требования «Травника» о чистоте, о том, как вести себя во время мора, чтобы не заболеть. С радостью замечал: его старания не пропадают даром, люди охотно выполняли требования мудрой книги и учили друг друга, помогали понимать, что к чему. А те, кто пренебрегал советами, тяжело расплачивались и опять же шли к Климу, но зачастую помощь запаздывала.

Люди видели, понимали и старались. Многие, оправившись от болезни, приходили помогать Климу, в свою очередь, Зот отмечал их радение.

Пришла в лекарню и местная ворожея бабка Босяга. Клим встретил её приветливо, беседовал с ней, расспросил обо всём и попросил помочь ему собирать корни и травы, варить отвары. Бабка растаяла, потом всем говорила, что недаром хвалят Клима, он на деле мужик добрый и ума палата. Совета у неё просил, помощи и сразу оценил её! Не то что тутошные лекари-бестолочи, которые её ни в грош не ставили.

Босяга привела в лечебницу свою дочь Веру, деваху лет девятнадцати, чернобровую, коса — ворона крыла черней, и сказала, что Вера помогать будет. Кто от помощи откажется, был бы прок! Клим оценил расторопность девахи, умение ладить с больными — мамаша Босяга научила её многому. Тем не менее одно обстоятельство насторожило Клима: её большие чёрные глаза с любопытством зыркали на молодых мужиков. Особый интерес у неё вызвал Фокей, который часто наведывался в лечебницу. Однако опасения вскоре сгладились — Вера оказалась незаменимой помощницей самому Климу. Она решительно отбирала у него дела, которые нужно делать двумя руками, вроде: чистить коренья, резать траву, доставать рогачом чугун из печи и многое другое, где Климу мешала не гнущаяся в локте правая рука и ему приходилось всячески ухищряться.

И ещё одна особенность присуща Вере — она никогда не лезла с разговорами. Спросят — ответит, свои вопросы задаёт только по делу. И это также нравилось Климу. Ещё одного он старался не замечать — её чёрные бездонные глаза часто останавливались на нём, он физически ощущал это, и, когда их взгляды встречались, она не смущалась.

Как-то они готовили большой котёл дубового отвара и припозднились. Клим предложил:

— Беги домой, темнеет. Ещё обидит кто.

— Меня?! — Она подняла на Клима широко открытые влажные глаза, в которых сверкнула лихость. — Ещё не родился такой!

— О! Ты отчаянная... А всё ж скажи, Вера: почему ты не выходишь замуж? Ведь тут много холостых. Небось сватаются?

— Сватаются... Мой муж должен быть богатым и умным. — Она сняла передник и вытерла руки. — А у нас богатых всех расхватали. А умных... Ты небось слышал, что про мать болтают?

— Да нет. Я слушаю только про болести.

Вера усмехнулась:

— Ладно уж... К тому ж мой отец — цыган.

— Ну и что из того? Ведь ты крещёная?

— А как же. Только не всякий умный цыганку в семью введёт. Видать, придётся вековухой пробиваться... Дозволь и тебя спросить.

— Спрашивай.

— Зачем ты стариком лицедействуешь? Будто тебе за шесть десятков. У тебя хоть и один глаз, а молодой.

— Вон оно что! Сколько молодой глаз говорит мне лет?

— Тебе? Сорока нет.

— Права. В апреле тридцать девять минуло. И всё ж я не лицедействую. Какой облик, такову и жизнь веду.

— Мать говорит: тебя война состарила. Прощения прошу. Будь здоров.

Вера ушла. Клим от души пожалел, что не сложилась жизнь у этой умной, работящей девушки. Потом подумал: чего это она о его возрасте заговорила?.. Верно ведь — ещё сорока нет!

Бабка Босяга часто оставалась ночевать при лечебнице, особенно когда было много тяжелобольных. Она отгородила себе закуток в сенцах рядом с таким же закутком сторожихи. Поставила там топчан, иногда и Вера ночевала здесь с ней. Дня через два после разговора о возрасте Вера осталась ночевать в лекарне. Близ полночи Клим собирался лечь в постель, когда дверь неслышно отворилась, вошла Вера в одной рубахе, с распущенными волосами. Она прерывисто сказала:

— Помоги! Что-то тут... — Она взяла его руку и положила себе на левую грудь.

Клим почувствовал сильные и частые удары сердца, лихорадочную дрожь упругого тела, увидел чёрные сверкающие глаза на побледневшем лице. Он растерянно и почему-то очень тихо прошептал:

— Сердце у тебя... Сейчас дам испить...

Он отвёл руку, взял малый ковшик и налил отвара ландыша. Обернулся и обомлел: перед ним освещённая лучиной стояла Вера, протянув к нему руки. Её рубашка валялась на полу. Она дунула на лучику... Ковшик выпал из рук Клима...