— Тут не его вовсе, дело госуда...

— Замолчь, дурья башка! Ещё вякнешь, сковырну в бучило! Не хочу я ваших дел знать! И запомни, заруби на носу: ни наяву, ни во сне, ни по пьянке никому ни слова о том деле. Ежели хочешь сам живым остаться и меня не подвести — помолчи и при исповеди. Клянись в том.

Так наставлял Злыдень Захара, по каждому наставлению требовал страшных клятв. Между клятвами Захар робко попросил:

— Куманёк, снял бы ты с меня путы — руки-ноги немеют.

Злыдень ножом разрезал верёвки и бросил их за борт вместе с камнем. Захар сидел на носу, растирал отёкшие руки, боясь поверить в свою свободу. А Злыдень продолжал:

— Забудь имя своё и что тут, на Вычегде, службу служил. Клянись.

— Жизнью своей клянусь!

— А в чём клянёшься-то?

— Жизнью своей клянусь забыть имя своё и службу свою тут, в Соли Вычегодской.

— А как же тебя звать теперь?

— По отцу, Миколой.

— Ладно, Микола. Теперь о дороге. Пробираться тебе на Волгу надо, там затеряешься. Как путь держать будешь, тут я тебе не советчик.

— Волга вон как далеко, до холодов не доберёшься. Да и в ватажки на зиму неохотно принимают. Придётся в Хлыново зимовать.

— Близковато... Впрочем, тут я тебе помогу: знакомцу знак дам, он тебе работу найдёт.

— Спаси Бог тебя, кум! Никогда не забуду твоей помощи! А пойду я до реки Великой, тут хоть и тяжелей, но вёрст на сто ближе, чем по реке Моломе. Да и жилья тут поменьше, спокойнее будет. А дорогу знаю, хаживал.

— Смотри, тебе видней. Вот твой нож, пояс. Плотики придётся делать, вот топор возьми. А вот тут сухари. Давно лежат, отволгли, завтра посуши на солнышке...

Поговорили ещё о том о сём. Напомнил Злыдень о клятвах. Высадил Захара, теперь Николая, на берег и уплыл. На стрежне течение подхватило челнок, и он растаял в ночи в белёсых волнах тумана. Захар постоял, вслушался в ночные звуки, снял шапку, перекрестился и вошёл в хмурый молчаливый лес, много повидавшего на своём веку.

Между Солью Вычегодской и городом Хлыновом, что на Вятке-реке, два пути по рекам. Первый — из Соли вниз по Вычегде до устья, далее по Северной Двине до Великого Устюга. Потом вверх по реке Юг вёрст сто без малого. Тут небольшой волок по болоту до реки Молома, которая разламывает Северные увалы надвое. По течению Моломы-реки плыть вёрст двести до впадения её в реку Вятка. Девяносто вёрст выше по Вятке лежит Хлынов — город большой торговли. Этот путь — малая часть торгового речного большака, по которому едут гости от Белого моря до Хвалынского и обратно — от устья Волги до устья Северной Двины.

Второй путь местного значения. Здесь из Соль Вычегодской нужно подняться по Вычегде вёрст двадцать до устья реки Вилодь. В верховьях Вилоди волок до реки Лехты, впадающей в красивейшую реку Лузу, охватывающую двухсотвёрстной дугой лесистую низину на полночь от Северных увалов. Далее ещё один волок в верховьях Лузы до реки Великой, которая впадает в Вятку рядом с Хлыновом. Человек, знающий толк в лёгких лодках, может сократить этот путь вёрст на сто, перевалив через увалы по шумливым притокам Лузы и Великой.

Именно этот путь избрали Фокей со своими шестью спутниками, возвращаясь домой на двух плоскодонках. Они отвезли партию соли строгановским приказчикам на реку Чепцу. Сейчас они из Лузы вошли в устье реки Лехты. Под слаженными ударами вёсел лодки шли по спокойной воде глубокой реки. Гребцы приободрились, они знали, что минули две трети пути. И грянула песня с гиканьем, присвистом, откровенно разбойничья, такую не решились бы петь на людях Соли Вычегодской! Для лада кормчий сблизили лодки, пели все, запевал Фокей. Раздольную песню охотно подхватило многоголосое эхо и несло её по простору реки и над бескрайними лесами и болотами. В песне славили вольных людей, смело грабивших богатых, гордо отвечающих царю и бесстрашно идущих на жестокие казни.

Песнь ещё не закончилась, когда один из кормчих произнёс:

— Братцы, на стрежне пустой челнок!

— Верно. Зырянской работы. Растяпы, привязать не могли.

Одна лодка пошла на сближение, багром зацепили челнок. Возглас удивления потушил песню:

— Ребята! Да тут тело!

Человек с закрытыми глазами лежал, скорчившись, подсунув ноги под скамейку, тихо стонал. Присмотрелись к нему и ахнули — то был десятник строгановской стражи Захар! Осторожно вытянули его из челнока, он застонал громче. Перетащили в плоскодонку, уложили поудобнее. Захар открыл глаза, неузнавающим взглядом обвёл всех и невнятно забормотал. Фокей осмотрел его, снял пояс, поднял подол рубахи. Опухоль во весь живот, посередине, пониже пупка небольшая воспалившаяся ранка с дурно пахнущим гноем. Пожилой стражник, сидевший рядом, сожалеючи покачал головой:

— Не жилец Захар на этом свете. Кишки повреждены.

— Сколько ещё потянет? — спросил Фокей.

— День, от силы два.

Фокей скомандовал править к берегу, а сам прислушался к бреду раненого. Тот нёс околесицу, но, вслушиваясь, можно было понять, что звать его Миколой, другого имени у него нет, что доносить он не будет, деньги не нужны ему. А хозяин — вот зверь! Кум, спаси Бог его.

На берегу Фокей распорядился сделать ложе Захару подальше от людей, чтоб не беспокоить больного. Сам никуда далеко не отлучался. Теперь слова Захара звучали явственнее, и Фокей боялся чужих ушей. Действительно, из бреда можно сделать далекоидущие выводы. Захар утверждал, что знал Кудеяра и князя Юрия Васильевича, только этого никому он не скажет. Клим не то, Клим не лекарь. А вот хозяин приказал убить его, невиновного. Дай Бог здоровья куму!

К полночи Захар перестал бредить, попросил пить и довольно спокойно уснул. Фокей долго сидел рядом, его спутники давно спали, а он думал... Захар проживёт ещё день, может быть, и больше. Он такое наговорит!.. Решение окрепло...

...Захар получил рану за глупейший грабёж. Покидая Соль Вычегодскую, он верил, что без шума доберётся до Хлынова. На первое время Злыдень дал ему сухарей, лука. Деньги у него имелись. Отойдя подальше, он мог купить всё, что потребуется. Многолетние навыки жизни в лесу пригодились ему. Уже на следующий день он почувствовал себя в привычной обстановке — постоянной настороженности. На четвёртый день был уже в верховьях Виледи. Быстро нашёл волок, обошёл его стороной, боясь наткнуться на волочильных людишек, и оказался на реке Лехте. Нашёл место большого ветроповала, обрубил первое бревно для плотика и понёс его на берег. Тут поспешно укрылся в траве — прямо перед ним на другом берегу образовался неизвестный ему посёлок, несколько землянок, бродили женщины, дети, многочисленные собаки спокойно спали. Требовалось немедля уходить, но тут его взгляд упал на челнок, одиноко качающийся на волнах, рядом лежали вёсла. Теперь от него он не мог оторвать взора. Челнок! И ни одной лёгкой лодки рядом — не на чем гнаться. На берегу лишь большая недавно просмолённая плоскодонка. Этот челнок ждал его!

Захар переплыл реку ниже посёлка, подошёл с подветренной стороны и подкрался к челноку. Залаяли собаки и заголосили бабы, когда он уже оттолкнулся от берега. Наверное, так энергично он никогда не грёб. Бабы и ребятишки с воплями побежали по берегу, бросали в него камни. Одна сунулась в воду, но тут же, захлёбываясь, выскочила на берег. Вот, казалось, всех опередил... но из последней землянки выбежала совсем старуха с саженным луком, стрелы двухаршинные. Встала на колено... Первая стрела запрыгала по воде, вторая стукнула в корму, Захар торжествовал — ушёл! Третью он только почувствовал — клюнула несильно чуть пониже пупка и застряла в коже пояса. Выдернул её, продолжая грести изо всех сил. Река сделала поворот, голоса баб и лай собак заглохли. Ни сзади, ни спереди никого. Сложил вёсла и осмотрел рану, показалась пустяковой, крови почти нет. Заложил под пояс чистую тряпицу и принялся грести, постоянно вглядываясь вперёд: встреча сейчас — опаснее не придумаешь. А челнок хорош — лёгок, стремителен, не чета плоту! Завтра в эту пору в Лузе будет, а там — поминай как звали!