Клим втиснулся к больным. Один из них, по говору немец, испугался:

— Чего? Чего тебе? — И тут же закатился в судорожном кашле.

— Лекарь я, — успокоил его Клим. — Ты вздохни, вздохни поглубже да привстань, легче будет. Во, вот так. Где болит-то? Тут? Тут? Прислонись к печи. Старайся глубже дышать... А этот, второй, жив?

Прерывая кашель, немец выговорил:

— Жив... сейчас... пить просил... А кружка вон... пустая.

Больше часа провозившись с ними, Клим вернулся к Анике, но не застал его и обратился к Дидиму с просьбой переселить больных. Дидим усмехнулся:

— Во! Уж не к хозяину ль в горницу?

— Зачем к хозяину. Наверное, тут поблизости можно найти...

— Вот и ищи. Я тебе не помощник.

— Ладно. Скажи привратнику, чтоб выпустил.

— Забирай. Только помни: мертвяков хоронить сам будешь.

Клим в ответ только пристально поглядел на него. На дворе он встретил бабу, как оказалось, с кухни, Пелагею, и рассказал ей о больных. Пелагея тут же нашлась:

— К Степаниде их! Тут рядом. Когда у нас народу много, к ней отправляем.

Клим быстро договорился со Степанидой. Ребята из людской с большой охотой на санках переправили больных, двое из ребят согласились помочь Климу, приходила и Пелагея с подругой. Степаниду мучила одышка, на опухших ногах она еле-еле двигалась. В её избе была грязь непролазная. На полу и нарах лежали вороха мятой, избитой соломы — остатки минувших ночлегов. Клим и его помощники сожгли в печи старую солому, вымыли пол, полати, лавки и стол. В большой лохани помыли больных, Клим купил у Степаниды две рубахи для них, хоть и бабьи, но добротные, а их тряпьё на мороз приказал выбросить. Пелагея принесла посконные подстилки и соорудили постели на свежей соломе. Клим отдал иконнику свой тулуп, а немцу — полушубок, остался в одной телогрейке. Выручила Пелагея, принесла одеяло. Перетащил сюда свой короб с лекарствами и принялся готовить отвары и растирания. Лечить пришлось троих — Степаниду тоже.

Клим рассмотрел своих больных. Немец хотя и исхудал, но был крепок телом. У него на спине остались следы двойного, а может, и тройного наказания кнутом. Задыхаясь от кашля, он всё же мылся с удовольствием, сознался, что почти год валялся в приказном подвале, а оттуда в баню не водят. Звать его Иохим.

Хуже было с иконником. Это был маленький живой скелет, обтянутый кожей. Клим очень боялся, что омовение для него будет последним. Постоянно давал ему что-то нюхать и вливал в рот какую-то мутную жидкость. Больной изредка открывал глаза, поводил ничего не видящим взором и опять впадал в сонное состояние. Волосы на голове свалялись в колтунный ком, Клим их осторожно остриг. Когда отмыл лицо, то увидел на нём россыпь тёмных пятен — парень был удивительно конопатым. На спине остатки наказания, кнутом били, но не такие заметные, как у Иохима. У него исковеркана правая рука, пальцы явно поломаны и торчали в разные стороны, вроде куриной лапы. Клим спросил немца, как звали худого. Иохим вспоминал:

— То ли глупыш, то ли лупыш. Он и сначала мало говорил.

И тут Климу пришла неожиданная мысль, он спросил:

— Может, Облупышем назвался?

— Да, да. Облупыш, Облупыш!

Так вот где довелось встретить Кирилку Облупыша!

На другой день рано поутру к Степаниде пришёл Аника в сопровождении Пелагеи, судя по всему, она успела рассказать ему о вчерашнем переселении. Он сел в переднем углу и спросил:

— Вылечишь?

— Буду стараться. Но мне потребуется мёд, водка, сало медвежье или гусиное. А чтоб выходить иконника, нужны яйца и куриное мясо. Понимаю, что скоро пост, но грех беру на себя.

— Лечить с грехом нелепо. — Клим развёл руками. — Однако ж ладно. Пелага, запомнила, чего надобно? Моим именем скажешь Дидиму и носи горячий корм сюда. Сколько я тебе должен, Дидиму скажешь. Эта старая ведьма, Степанида, наверное, ободрала тебя?

— Э, Аника Фёдорович, я твой вечный должник. Спаси Бог тебя за всё.

— Как знаешь. Завтра я уезжаю в Вологду. Ты не поедешь?

— Куда ж теперь ехать! Месяца два вокруг них ходить буду. А тебя прошу устроить моих — Фокея с Василисой.

— Будь спокоен. Ну что ж, до встречи на Вычегде.

Вскоре у Степаниды установился такой порядок; первой вставала хозяйка, растапливала печь и готовила завтрак. Потом поднимался Клим, разогревал свои взвары и примочки, лечил больных. Первые дни завтракали вдвоём со Степанидой, после к ним присоединился Иохим, предварительно откашлявшись.

С недавних пор Клим до обеда стал пользовать других больных, а ближе к вечеру обходить дворы с немощными. Степанида расхваливала лекаря по всей слободе, предъявляла доказательства — поднимала подол и показывала ноги:

— Были, понимаешь, во какие! А седмицу полечил, смотри, как у молодой!

Клим за лечение ничего не брал, но больные охотою приносили Степаниде поминки. В результате Клим попросил Пелагею не носить еду со стола Строганова.

Как-то в начале масленицы просыпается Клим — он спал на полатях между немцем и Облупышем, — смотрит: Иохим ходит по избе в своей несуразной бабьей рубахе с довольной физиономией и чуть-чуть приплясывает.

— Ты чего?! — испугался Клим.

— Климушка, друг! Я поправился! Проснулся — не кашлял! И ночью...

Клим охладил радость:

— До поправки ещё далеко. В постель, живо!

Хуже было с Облупышем. Жар уменьшился, но взгляд остался по-прежнему отсутствующий. Он, казалось, ничего не понимал, никого не узнавал. Покорно выполнял, что заставляли, оставаясь безразличным и безучастным. Клим начинал бояться за его рассудок. Но лечение продолжалось.

Иохим стал хорошим помощником Климу. Все лечебные премудрости схватывал с ходу. Клим однажды спросил его, не знахарством ли он занимался.

— Нет. Вся наша семья — жемчужинки. Речной жемчуг искали и разводили.

— Мирное занятие, а как сюда попал и спину разрисовали?

— Ты, слышал я, меня немцем называл, а я — эст из Ливонии. Шесть зим назад пришли к нам на Отепю русские. Воевода у нас жемчуг отобрал и решил у себя в Кашине жемчуг искать, отправил меня туда. А там недалеко река Медведица и другие, да притоки к ним. За лето я всё облазил, а жемчужниц не нашёл, болотная вода, верно. А я как искал: с рыбаками ходил, вытянут тоню, я у рыбы жабры смотрю, искал личинки ракушек, они в жабрах у рыб спасаются. Кто-то сказал управителю, что не делом занимаюсь, приказал выпороть. Но в артели оставил, пришлось работать, как и все. И тут, на грех, на одной речушке в жабрах окунька целый выводок личинок нашёл, а потом — гору ракушек. Управляющий дал мужиков, перевернули мы ракушечник, а там жемчужины с булавочную головку. Доложил управляющему. Он спросил: «Сколько нужно, чтоб подросли?» Говорю: «До горошины — лет пять-шесть, а до орехового ядрышка — лет пятнадцать». Выдрал он меня опять и на скотный двор...

Клим посочувствовал:

— Дорого тебе жемчуг обходится!.. Как же ты вырвался?

— Гостил у нас приказчик Аникин. Видать, с управляющим у них про жемчуг разговор вышел. Позвали меня. Приказчик расспросил, а потом говорит: «Православную веру примешь, возьму на Вычегду». Согласился, да вот не доехал. Кабы не ты...

Выздоровление Облупыша всерьёз напугало Клима. Было это в яркий солнечный день конца марта, на четвёртой неделе поста. Клим пришёл из церкви, перекусил и лёг отдохнуть на полати, где уже посапывали Иохим и Облупыш. Ещё не успев задремать, Клим почувствовал чей-то взгляд. Приоткрыл веки — его пристально рассматривал Облупыш, положив голову на раскрытые ладони; взгляд сознательный, полный любопытства. От удивления и неожиданности Клим привстал, Облупыш, улыбнувшись, спросил:

— Ты меня нашёл и воскресил, да?

Клим, поняв, что парень узнал его, опешил, и принялся уверять:

— Я — лекарь, лечил тебя, а воскрешать может только Господь...

— А как же ты лекарем стал?

— Был воином, сильно ранили меня. Сперва себя вылечил, потом стал других пользовать. — Облупыш недоверчиво улыбался. Вот-вот и он произнесёт его имя, а их разговор разбудил Иохима, подошла к полатям и Степанида. Нужно было разубедить, опередить Облупыша: — А звать меня Климом, Клим Акимов я...