После нападения остяков у Клима возникли дружеские отношения с английским лекарем Томсоном, часто играли в шахматы, появилось взаимное влечение друг к другу. Томсон несколько раз заходил на лечебный двор и в варницы, превращённые в больницы. Интересовался всем, особенно «Травником»; Клим читал ему многие страницы этой книги. Со своей стороны Томсон читал и переводил Климу латинские лечебники. Он похвастался, что является доктором Лондонского королевского общества хирургов. Рассказывал Томсон и о лечении искусственными лекарствами, о значении камней, о благоприятных сочетаниях расположения звёзд и Луны. Всё это было и ново, и интересно Климу, однако с большим вниманием он слушал о жизни людей в далёкой Англии. Потом садились за шахматы.

Сейчас, угнетённый непонятным поведением Веры, Клим вспомнил о предложении Томсона прооперировать локтевой сустав. На войне Клим видел, как знахари-рукодеи отнимали повреждённую ногу, делали культю, резали тело, чтобы извлечь наконечник стрелы, но сам никогда не пользовался ножом, хотя понимал, что другой раз без него не обойдёшься. И вот тут Клим обратился к Томсону.

Томсон ещё и ещё раз изучил шов, прощупывал локтевой сустав правой руки Клима и своей, рисовал на бумаге расположение костей и сухожилий, объяснял Климу. И наконец приступил к операции. Помогали ему два помощника — здоровенные парни-молотобойцы из кузницы, обученные приёмам лекарской помощи. Климу дали выпить ковш очень крепкого белого вина, положили на операционный стол и привязали так, что он не мог шевельнуться. Кроме того, один из помощников должен был держать оперируемого на тот случай, если верёвки ослабнут. Клим убеждал Томсона, что он терпелив и буйствовать не станет. Но опытный хирург-рукодей знал, что от боли наступают такие моменты, когда человек теряет контроль над собой и становится зверем.

Однако Клим самообладания не потерял, скрипел зубами, до крови кусал губы, но не кричал, хотя Томсон уговаривал:

— Климент, не жмись! Ори! Легче будет.

И вот всё позади. Перевязанная рука пудовой тяжестью лежит рядом, Клим уснул. Английский рукодей ушёл, оставив одного из своих помощников. Получил разрешение находиться рядом и Гулька.

На следующий день Клим вернулся домой, бережно неся болезненную руку, в которой отдавался болью каждый шаг. Гулька сопровождал его, пытался поддерживать и всем своим существом выражал сочувствие. После исчезновения Захара он стал преданным слугой Клима, постоянно находился подле него и не отказывался помогать другим лекарям и, несмотря на занятость, являлся кладезем новостей, неизвестно как стекающихся к нему с обоих берегов Солонихи. Зная эту особенность, Клим спросил его, знает ли он, где Вера.

— Мигом найду, — охотно отозвался ярыжка.

— Позови... Скажи, что мне плохо.

Полчаса спустя она пришла. О свадьбе больше разговора не было. Она, как прежде, ласкала его, гладила больную руку, и боль уходила куда-то.

Томсон посещал больного, учил Веру, чем кормить и чем поить Клима. Та слушала его молча — она-то лучше этого немца знала, что нужно её Климу! Однако не могла молчать, когда чужой лекарь приказал Климу двигать рукой в локте, вращать кистью руки. У Клима от боли показались слёзы, а лекарь твердит:

— Терпи, терпи, Климент Акимович. Ещё верти, ещё.

Вера стояла, прижавшись к стене, заложив руки за голову, и щипала себя за волосы. Потом выскользнула за лекарем в сени и зло зашептала:

— Немец, зачем мучишь его? Ему ведь больно!

Лекарь улыбнулся:

— Это мучение, девица, на пользу ему. Минует две-три седмицы, и он станет обнимать тебя обеими руками.

Вера сверкнула глазами и вернулась в избу.

Как и предсказывал Томсон, Клим поправлялся быстро. Теперь он носил руку на перевязи. Боли ещё чувствовались, но он мог неспешно согнуть и разогнуть руку в локте на радость всем.

После операции Зот заходил раза два, справлялся: не надобно ли чего. А тут как-то зашёл под вечер и сказал, что хозяин приглашает Клима к себе. Они вдвоём направились в хоромы. После взаимных приветствий Аника предложил:

— Садись, Клим Акимыч, и ты, Зот, разговор долгий о воинстве будет. У наших приказчиков по городам и весям только по Сухоне и Вычегде побольше пяти сотен казаков и стражников. Охрану несут, как кому приглянется. А вот разведать, собраться и отпор дать не умеют. Вон, двести вёрст шли остяки по Вычегде, грабили, громили, а узнали о них, когда под стенами оказались! И будет деяться такое, ибо нет единой головы воев! Воевода нужен. Вот и решил я просить тебя, Клим Акимыч, стать воеводой Соли Вычегодской, или тысяцким, если желаешь.

Клим насупился:

— Аника Фёдорович, ведь лекарь я, и вторая ипостась не по мне!

— Что ты лекарь, мы знаем. Ты меня ещё в Москве пользовал. Однако ж узнали мы тебя и как воинника, и как воеводу. Так, положа руку на крест святой, — не будь тебя, не было бы и хором этих, и многих из нас! И опять же про лекарство. Спросил я своих знахарей: какое снадобье привёз Одноглаз, что с мором справился? Ты прости, Клим Акимыч, так тебя за спиной все кличут. И ответили знахари: ничего не привёз. Эти снадобья мы и без него знали. Так почему же вы, сукины дети, сами околевали и других морили? Молчат или лопочут: у него, мол, хватка. Вон Зот про тебя правильно сказал: ты знаешь, за какой гуж хвататься, а ежели понадобится — не побоишься свой горб подставить!

— Похвала без меры не приносит пользы! — сумрачно возразил Клим.

— А какая мне польза хвалить тебя попусту? Цену тебе набивать? Нет, Клим Акимыч, я про тебя много наслышан... Зот, сходи принеси вина заморского да чего перекусить и на себя захватить не забудь... Так вот, известно мне, что вот до этого, — Аника перед лицом наискось махнул пальцами, — ты многих воинскому делу учил...

— Словам Захара поверил?

— И Захара тож. — Аника встал и перекрестился. Это крестное знамение в молчании испугало Клима, у него невольно вырвалось:

— Ты меня уберёг от Захара?!

— Где уж нам... Бог бережёт тебя на пользу людям!.. Поверь, будет тебе большая слава, ежели вернёшься к воинским делам. Вот так я тебе скажу: у нас дельных людей хватает, но им указать надобно, что да как. А у тебя указы получаются. Вон, возьми Макара. Гордый мужик, а тебя, лекаря, сразу послушал. Его ребята бросили по бабам бегать, тын укрепляют по твоим словам. Или вон твой Фокей — гору свернёт, ежели указать, за какой конец ухватиться. Выходит, Клим Акимыч, не рядовой ты, а воевода! Притом воевода не только среди воинов, но и среди лекарей! И опять же — английские розмыслы о греческом огне все знали, а применили по твоему научению! Да как применили! Так что, выходит, многому у тебя поучиться можно.

— Ладно. — Клим махнул рукой. — Скажу начистоту. Многих учил я, как ловчее убивать себе подобных, и преуспел. И убедился — мои ученики русских же и единоверцев пластали! И меня земляки на тот свет подталкивали, да, вишь, не удалось: выходила меня девочка-сирота Василиса, ныне она жена приказчика Фокея. И вот когда очухался я, взял зарок себе — не опоясываться мечом. Лечить людей, а не калечить. Но не сдержал зарока. Взял меня с Василисой в попутчики купец, знакомец твой Исай. На него напал недоброй памяти Захар со своими разбойниками. Четверо или пятеро тогда от меня смерть приняли, да и Захару досталось. А тут в Соли Вычегодской на моей совести сотни людей, и единоверцы есть — остяки почти все крещёные... И вот ты предлагаешь мне учить воев, как лучше убивать!..

— Прости меня, Клим Акимыч, но мне казалось, ты глубже мыслишь. Воюют ведь с противником: либо он тебя одолеет — тебе конец, либо ты — ему конец. И у воя две задачи: врага побить, а себя и близких своих сохранить. Разве не так?

— Так. Но противника указывают начальные люди. А вдруг среди них бессовестные! Они прикажут моим ученикам приносить не пользу, а вред.

— Вот, вот! Чтоб была польза — быть тебе воеводой! Для начала тысяцким — это я тебе помогу. Вот и вино. Наливай, Зот.