— Гуляй-воевода, ты явился вовремя! Хотел за тобой посылать. Однако ж ты с чем пожаловал?

Клим сказал о своих опасениях, но вместо совета князь принялся расспрашивать:

— Сколько своих воев отправить можешь?

— Ежели остановить тут изготовление прясел, наберу четыре сотни.

— А сколько прясел здесь припасено?

— Полёта.

— Через сколько времени они будут доставлены сюда?

— До площадки десять вёрст — полчаса езды. Запрячь коней — минутное дело. Доставка — побольше часа: лесная дорога плохая.

— Ловко! Есть кого послать?.. Гони! — Клим подозвал Гульку, минутой спустя тот умчался во весь опор. Воевода похвалил: — Ловкие у тебя ребята! Теперь послушай меня, Одноглаз. Очень может быть, твои быстрые ребята опоздают, если Девлет повернёт свои войска против нас и очистит пусть своему наряду. Полагаю — ему будет нелегко, ну а нам... Возможно, хан повторит действа прошлого года, то есть ходом двинет на Москву, надеясь, что мы поспешим защищать столицу. Действительно, мы пойдём, но будем держаться на его хвосте и бить отстающих. Разумеется, он начнёт огрызаться. И вот тут потребуется твой опыт ставить сходу гуляй-города, как показывал в Коломне. Надеюсь — гуляй-города оберегут нас от разгрома в чистом поле... Так вот, наберёмся терпения и подождём.

Девлет-Гирей повёл орду на Москву двумя потоками, по Калужскому и Крымскому трактам.

Разделились и русские. Почти половину князь Воротынский оставил на Сенькином броде. Немного меньше князь Хворостинин повёл преследовать орду, его сопровождал почти весь наряд. Полки левой и правой руки стали между реками Лопасней и Нарой, готовые прийти на помощь тем или другим.

Клим следовал с Хворостининым с пряслами гуляй-города. Вначале прясел было четыре десятка, потом пришла ещё полсотня с лопасненской заготовки, так что теперь можно было огородить весь наряд и две трети воев Хворостинина; ежам уже потеряли счёт.

Передовые отряды князя Хворостинина рвались в бой, стычки происходили непрерывно, но крымцы подтягивали отстающих и сильно не огрызались, так что срочно ставить гуляй-город не пришлось. Но когда подошли к посёлку Молоди, стало известно, что крымчаки остановились, заполонив все безлесые места вдоль Крымского тракта от реки Нары до Гривенского болота.

После небольшого совещания и объезда местности решили ставить гуляй-город на левом берегу Рожайки. Хворостинин требовал, чтобы этот опорный гуляй-город вместил в случае необходимости до пяти тысяч воев и наряд. Установка щитов началась сразу же, как определилось место. Пока князь обсуждал с начальными людьми, кому, где и как встречать татар, которых он решил наступающей ночью обязательно расшевелить, чтобы они погнались за ним, холм уже был обнесён стенами, и пушки занимали положенные им места. Теперь тысяча воев укрепляли прясла.

В это время Клим подъехал к Хворостинину, и князь тут же заметил его:

— Гуляй-воеводе в чём-то нужда? Слушаю.

— Спаси тебя Бог, князь. Мне требуется отъехать.

— Да ты что?! В такое время, на ночь глядя?! А гуляй-город?

— Оставшиеся работы лучше меня доделает мой товарищ, тысяцкий Василий Бугай. Дмитрий Иванович, на Гривенском болоте остались три сотни моих заготовителей. Если они ещё живы, их нужно вывести оттуда. Я их поставил там, мне и выручать.

— Людей возьмёшь?

— С твоего разрешения, три сотни из моих казаков.

— Отказать тебе не могу. После, к полуночи, и я в тех местах с большими силами буду. С Богом!

Гривенское болото, иначе Толбинское, было обширным, со многими озёрами и местами непроходимым. Из него брали начало ручейки и реки, такие, как Рогожка, около которой велась заготовка. Рогожка впадала в Рожайку. С места заготовок прясел до Крымского большака была всего одна лесная дорога, эту дорогу сегодня основательно завалили, как только узнали, что прорвались крымчаки.

Голова заготовщиков, вой-плотник Максим из Соли Вычегодской, решил ждать ещё день. Если от Клима вестей не будет, уходить в Москву или вокруг Москвы. Разведывать дорогу он послал ловких ребят.

На рассвете прибежали стражники: они заметили, что по пойме Рогожки с низовьев идут вроде как русские... Через час Клим обнимал Максима.

Люди Клима отдыхали, а Максима — взялись за топоры — выбивали клинья и клёпку, разбирали прясла: Клим решил их вывезти из болота. Один вьюк делали на две лошади пудов на десять и клали прямо на сёдла. Здесь заготовили более полусотни прясел, на каждое два-три вьюка, да под разобранные ежи и колёса ещё сотня одноконных вьюков — не бросать же добро! Так что пришлось спешить четыре сотни всадников.

Отдых был коротким; караван, длиной побольше версты, вышел в путь. Впереди Клим и вожатые, хорошо знающие местные леса. С ними полсотня ертоула и полсотня с топорами — чистят и расширяют тропинку. Особенно много работы на поворотах, где придётся разворачивать трёх-четырёхсаженные парные вьюки. Потом следует сам караван, около каждого коня его хозяин. И замыкает сотня охраны, тут — Максим.

Путь предстоял невелик, чуть больше двадцати вёрст, но монотонное движение угнетало боевых коней, некоторых из них начинало мотать из стороны в сторону. Пришлось делать остановку, хотя и спешили...

О разгроме ногаев в то утро Клим узнал от десятника разъезда князя Хворостинина. А через час сам увидел поле действа. Пойма Рожайки в этом месте расширялась версты на полторы и разрубалась на четверти крестовиной — пологой лукой реки и широким пыльным трактом. Посреди одной четверти на холме поставленный им вчера гуляй-город. Вчера было темно, сейчас впервые увидел издали — место — лучше не придумаешь! Вокруг городка много раз виданное поле битвы: бродящие косяки засёдланных коней и трупы... Победители собирали оружие, кольчуги, пояса и грузили на подводы. Всё было привычно, кроме одного: зачем потребовалось сгонять большой косяк ногайских лошадей в ограду рядом со стеной?..

Все люди поставлены на сборку прясел, а тысяцких и сотников Клим собрал и потребовал найти умельцев колодезных дел. Оказывается, имеются вреди воев и лозоносители, и срубщики. Уже через полчаса Клим присутствовал при закладке трёх колодцев. Подъехал князь Хворостинин и поинтересовался, для чего ямы. Услыхав про колодцы, он хлопнул себя по лбу:

— Ай-яй-яй! Про воду-то я забыл! Ребята, всем сотням — коней на водопой, пока крымчаков мало вокруг! — Гонцы ускакали. — Воевода Одноглаз, сколько привёз прясел?

— Полёта, князь.

— Потери?

— Пала одна лошадь.

— Исполать тебе! Удлиняй городок к лесу, десятка два оставь — где понуждится, поставим второй ряд. И ногайских коней огороди.

— Дмитрий Иванович, дозволь спросить?.. Зачем тебе эти кони? Своих кормить нечем будет.

— О, брат Одноглаз! Если где откроется слабость, то мы на лаву татарскую их же коней пустим. Смешает их ряды, что хороший залп наряда! Насчёт корма ты угадал, худо дело. Князь Михайло в Серпухове ждал баржи с хлебом и кормом, а их крымцы перехватили. Так что долго не усидим... Ты слышал, пока мы тут ногайцев дразнили, князь Воротынский похерил весь наряд турецкий и идёт сюда...

К вечеру подошёл со своим полком князь Воротынский. Примерно половина воев вошли в гуляй-город. А остальные, тысячи две, стали на правом берегу Рожайки в привезённом из-под Серпухова гуляй-городе. Место для него долго выбирали Воротынский и Шереметев, который и остался воеводой нового гуляй-города.

К темноте на пойме начали появляться быстрые передовые отряды крымцев...

Из вырытых колодцев только в одном оказалось много хорошей воды. Принялись копать ещё три...

В среду, в день апостола Силы (30 июля), сеча началась заутра на реке Лопасне — полк правой руки сцепился с крымчаками. Князь Репнин, воевода полка, от пленных узнал, что татар здесь шесть тысяч и ведёт их сам Дивей-мурза. Репнин много наслышан о нём и был удивлён, как такой опытный полководец шёл по переданной реке без хороших разъездов, растянув войско чуть ли не на десять вёрст по Лопасне и её притоку Челвенке, желая выйти на Крымский тракт.