И татары, и турки знали твёрдо, что с русскими биться не страшно — либо умирают, либо убегают. Но не приведи Аллах столкнуться с демонами в облике русских!.. Пережившие эту ночь были уверены — на них напали демоны! Действительно, из реки вылезали, десяток за десятком, голые, с саблями на перевязи и щитами. Они поползли к кострам. У других, таких больше сотни вылезло, кроме оружия в руках огромные камни, булыги, эти по одному останавливались у пушек. Будь светлее, увидели б у них короткие трёхгранные зубила, отлично заточенные. А когда у костров раздались первые стоны и предсмертные выкрики, те, что остановились у пушек, принялись заколачивать зубила в затравки пушек.

Пушкари, стряхнув сон, дико орали, отбиваясь от демонов, тем самым пугали демонов и подбадривали себя. Демоны же молчали им легко распознать своих — молчат и голые.

Дежурная полутысяча Акынджи, услыхав крики, рванулась к коням, которых держали засёдланными, и все повалились на землю — демоны поработали и здесь — порезали подпруги!

Вот тогда ожил лес, из него выскочили сотни настоящих русских, одетых и шумных, — ругали турок на чём свет стоит... Битва продолжалась недолго. Раздался оглушительный свист — свистели демоны. Означал он, что с пушками справились. Битва рассыпалась: русские, отбиваясь, уходили в лес, демоны — в воду, прыгая с обрыва.

К тому времени на берегу разожгли огромный костёр и осветили реку, наполненную головами уплывающих на тот берег. Рассвирепевшие янычары бросились вдогон. Те, которые поплыли, вдруг начали исчезать посреди реки, другие догадались и повернули назад — с демонами шутки плохи! Те же, которые поскакали на неосёдланных конях, забыв хитрости русских, пострадали: в двадцати саженях от берега лошади страшно заржали, завизжали, как в кровавой сечи, и повалились в воду вместе с всадниками. Позднее янычары поняли: по дну реки были уложены связанные решёткой жерди, в отверстия которой попадали ноги коней, проваливались в песок и при движении вперёд ломались: несколько сот коней обезножели!

Когда русские или демоны в их обличии оторвались от погони, с того берега начали бить пушки по туркам.

Прибывший в лагерь десятник Саттара в свете разожжённых костров увидел множество трупов, а живые турки стояли перед мёртвыми на коленях, оплакивая погибших друзей. Кругом бегали, шумели, громко ругались янычары. Многие вымещали зло на голых мертвецах, били их ногами, тащили крючьями и сбрасывали в реку.

Около одной испорченной пушки стоял, окружённый пушкарями, пушкарь-баши. Он громко, со слезами причитал и бился головой о ствол пушки, звеневшей колоколом. За пятнадцать лет его боевой жизни он в самых затяжных боях не терял больше дюжины пушек, а тут за полчаса без огневого боя погибло без малого две сотни (удар головой), из которых полсотня стенобитных! (Ещё удар.) И он жив! (Ещё удар.) Аллах, возьми его на небо от позора! (Новый удар.)

Али-паша охотно принял предложение стать представителем султана в походе на Москву. Хорошим подкреплением этого назначения были две сотни стволов первоклассных пушек и почти полтьмы пушкарей и янычар. Успешный поход Девлет-Гирея в прошлом году обещает ещё большие победы в нынешнем. Али-паша надеялся этим походом поднести османскому султану земли по Итиль-реке от Ярославля до Хазарского моря, тем самым исправить ошибки похода 1569 года, когда янычарам пришлось отступить от Астрахани. Конечно, возомнивший себя героем Девлет-Гирей пусть до поры до времени не ведает о планах Сулима-второго. Пусть тешится раздачей удельных княжеств.

Всё шло, как должно, но получилась осечка: отрезанные от Москвы войска русских не спешат отходить от Серпухова, наоборот, накапливаются! И эта ночь... Али-паша не вышел из шатра, пока русские не убрались восвояси, — так он презирал их. Потом объехал лагерь. Хотел отрубить голову пушкарю-баши вместе с набитыми шишками, но в последний момент раздумал — русские и без того искрошили многих пушкарей. Приказал:

— Оставляю твою голову на месте! Собираем всех мастеров, заклепай разрушенные затравки. Сверли новые запальные отверстия, да так, чтобы пушки ещё послужили, и ты останешься жить.

Горе горем, беды бедами, а жизнь продолжается. В тот день, 29 июля, прибежали несколько гонцов — хану требуются пушки. Значит, русские знают о нужде хана, потому они отрезали турок и стараются уничтожить их. Бездарный Девлетка отдал представителя султана — да славится имя его! — русским на истребление! Значит, во всём виноват Девлет-Гирей, чума на его голову!

Ответное слово паши дышало гневом: «Ты, крымский хан, бросил нас. Гяуры напали прошлой ночью. Мы потеряли пушки и каждого пятого воина. Если жалеешь свою голову, шли помощь!»

Татары любят быстро перемещаться, налететь, разгромить и дальше. А тут их помощь может запоздать, и паша приказал вокруг стана рыть ров и ставить частокол, только мастера, чинившие пушки, освобождены от этой унизительной работы. Ничего не говоря Саттару, дагестанский князь послал своих джигитов помогать туркам, если нападут гяуры, обороняться вместе, а может, и уйти от Оки...

...После полудня приползло невероятное известие: у неизвестного посёлка Молоди около какого-то гуляй-города погибло больше половины ногайцев и их главный темник Тербердей-мурза! Хан будто бы отошёл от Москвы, чтобы разгромить тот самый гуляй-город.

И ещё сообщение, которому Али-паша не поверил и выехал вместе с дагестанским князем на берег Оки... На том берегу сквозь поднятую пыль увидели: построенные сотни втягивались в лес по дороге к Москве. Туда же увозили тройки поставленные на колёса щиты гуляй-города... Что это означало?!

Посланная разведка донесла, что брод не охраняется. К вечеру паша направил полтысячи очищать брод — снимать решётку жердей и разбирать подводные надолбы.

...А становище всё ж продолжали укреплять...

Гуляй-воевода Клим Одноглаз имел побольше двух тысяч воев: тысяча ополченцев ярославских и Соли Вычегодской, шесть сотен казаков Неждана и плотники со всех полков. Прясла гуляй-городов заготовляли в четырёх наиболее вероятных местах встречи с противником, а именно: недалеко от Подольска на Гривенском болоте, на реках Рожайке и Лопасне и под Серпуховом. Заготовительные площадки маскировались в лесах верстах в десяти-пятнадцати от Крымского тракта. Уже два гуляй-города были поставлены, один на реке Пахре для немецких стрелков, которые вместе с казачьим атаманом Мишкой готовили ближайшую к Москве линию обороны.

Второй гуляй-город стоял прямо против Сенькина брода. Клим находился здесь потому, что в день целителя Пантелеймона (27 июля) ожидали приступа. На том берегу Оки крымчаки вязали плоты, ставили на них небольшие пушки. А прошлую ночь ниже по течению две-три сотни татар, держась за хвосты коней, переплыли Оку, но, встреченные огнём и стрелами, повернули обратно. Всем стало ясно, что, будь тогда не сотни, а тысячи, они закрепились бы на этом берегу.

День прошёл спокойно, но с наступлением ночи у крымчаков начались какие-то перемещения, и ещё до рассвета стало известно, что Девлет-Гирей воспользовался малоизвестной Дракинской переправой и всей силой обходит Серпухов.

Князь Воротынский с частью своих войск подошёл к переправе с одной стороны, а князь Хворостинин с другой; противники видели друг друга, но никаких действий не предприняли, хан не хотел здесь задерживаться, а Воротынский видел, что многовёрстная песчаная равнина в устье Протвы давала преимущество многочисленной орде. Потому в ожидании возможного нападения князь вернулся к Серпухову: здесь всё ж укрепления и рядом лес, куда можно отступить...

Стремительное продвижение крымчаков к Москве обеспокоило Клима. Разъезды татар могли обнаружить площадки, не готовые к обороне. Надо было немедленно подбросить на каждую площадку не менее трёх-четырёх сотен воев. Рано поутру он пошёл к воеводе за советом. Князь Михайло Иванович сидел в кресле перед своим шатром в светлом березняке. Он только что вернулся от Дракинской переправы и отдыхал. Увидев приближающегося Клима, обрадовался: