Вокруг помоста большим полумесяцем обозначилось пространство для московского люда, охваченное двумя рядами стрельцов с бердышами. Тут ещё много свободного места — неохотно шли люди на кровавое лицедейство. Но стражники делали своё дело — с улиц на площадь гнали людей. Рядом с заполняющимся полумесяцем — свободный сектор. На нём серыми пятнами три группы осуждённых да разъезжают конные опричники, плетями выгоняют отсюда просочившихся простолюдинов.

Стараниями стражников люд прибывал, над площадью волнами ходил гвалт, шумели, перекликались, глухо роптали. Смельчаки, оглядываясь по сторонам, бросали едкие замечания относительно катов и приготовлений. В разных местах возникал смех, быстро погасающий.

И вдруг над толпой прокатилась тишина, площадь будто вымерла. Звучал только птичий гай да нарастающий конский топот и похрапывание. На Торговую площадь со стороны Опричного двора надвигалась чёрная туча — опричная конница в тысячу, может, больше коней, чёрных, карих и серых и ни одного белого или пегого. Все опричники в чёрных куколях схимников с высокими башлыками, и никакого украшения на сбруе. Этот чёрный поток занял весь свободный сектор, в нём затерялись три островка приговорённых.

Впереди этого потока на чёрных конях, также в чёрных куколях, ехал государь со своим наследником Иоанном Иоанновичем, с Григорием Лукьяновичем Скуратовым и другими опричными князьями и боярами, недавно назначенными и потому ещё не известными людям. Вельможи подъехали к самому помосту, к которому начал прижиматься конь наследника, оттесняя коней царя и Малюты и не слушаясь узды. Иоанн Иоаннович вынужден был вынуть ногу из стремени и опереться ею об доску помоста.

Государь откинул башлык, обнаружив стриженную седую голову в бархатной сиреневой скуфейке. И сразу тысяча глоток опричников завопили: «Слава великому государю!! Слава! Слава!» Вопль был подхвачен собравшимися людьми сперва без лада, потом окрепший в рёв тысяч голосов: «Сла-а-ава-а!!» От рёва попрятались испуганные псы, с гомоном взлетели тысячи воронья.

Приговорённые повалились на землю, тот, кто из-за тесноты задержался, получил древком бердыша по голове. Клим с колен не спускал взгляда с царя. Тот, слегка кивая, оглядывал ревущую толпу. Увидав его профиль, Клима осенило воспоминание... Десять лет назад Клим стоял голым перед Иваном на реке Яузе, а государь в лицедейской одежде стрельца расспрашивал Клима о ранениях, а сам вот так же смотрел в сторону. Клим видел профиль и то же самое лёгкое кивание, но государя он не узнавал. Взаправду говорили, что с появлением опричнины Иван изменился обличием. Вот перед Климом крючковатый нос, усохший, подавшийся вперёд подбородок, просматривающийся через редкую бороду. Перед ним лицо семидесятилетнего старца в его-то сорок лет! Воистину шапка Мономаха придавила!

В это время государь поднялся в стременах, произнёс:

— Народ! — Опричники и приговорённые хорошо слышали царя, толпа замерла, но вороний гай размывал царскую речь. Тогда дьяк со свитком громогласно повторял, со словами: «Государь рече». — Увидишь муки и гибель! Караю изменников! Ответствуй: прав ли суд мой?

Первыми заревели опричники:

— Живи многие лета, великий государь! Погибель изменникам! — Народ, воодушевляемый разъезжающими верховыми стражниками, повторил крики опричников.

Государь, опускаясь в кресло, добавил:

— Дьяк, читай!

Дьяк поклонился государю и принялся читать длинный титул великого князя и государя всея Руси, который определил вину всех ныне выведенных на площадь. Однако ж из великого человеколюбия и из-за своей всем известной доброты государь повелел: десять дюжин виновных в меньшей вине немедля освободить. Далее он принялся читать длинный список помилованных. Наверное, государю надоело слушать, он шепнул что-то Малюте, тот сошёл с коня на помост и сказал слова два дьяку. Этот низко поклонился, и провозгласил:

— И другие прочие по сей грамоте, стоящие вон одесную, которым пожизненно разместиться на земщине. А ещё три дюжины с двумя разослать по монастырям, чтоб они отмолили грехи свои великие, это те, что ошую. Тем великим грешникам, изменникам и ворам, что перед лицом нашим, надлежит принять муки и гибель по делам ихним, таких восемнадцать дюжин с четвертью. — Дьяк закончил читать и, свёртывая свиток, поклонился государю. Тот перекрестился, тихо сказав:

— Начнём, благословясь.

И вновь над площадью загудел зычный голос дьяка со свитком: — Ивашка Михайлов Висковатый. — Приказные поставили на помост первого среди думных дьяков, а над площадью рокотали обвинения в предательстве, в желании погубить Россию. — Каешься ли в сих великих прогрешениях?

— Судья небесный видит мою невинность!

Слова Висковатова прервал трубный голос дьяка:

— Иссекать изверга всем, кто виновным считает его!

Его раздели, поволокли к столбу, привязали вверх ногами. Пока привязывали, он взывал к небу. Малюта подошёл первым к нему и отрезал ухо, кто-то подбежал и отрезал нос, другое ухо. Теперь несчастный стонал, захлёбываясь кровью.

Следом перед дьяком-чтецом поставили Фунтикова, друга Висковатого. Ему предъявили столь же нелепые обвинения. Приговор: «Сугрев и охлаждение»; его привязали около котла с водой к низкой скамье и принялись поливать то кипятком, то холодной водой до тех пор, пока не затих. Дальше всё шло без задержек. Произносилось имя, кратко читалась вина и уводили, кого привязывали к колесу, кого на большую плаху, иного около малой плахи ставили на колени, следующего волокли к виселице и, завязав руки за спину, ставили на пенёк и надевали петлю. Над площадью громыхал только голос дьяка, да топотали сапоги шустрых катов и приказных, доставлявших приговорённых к местам приведения приговора к исполнению. Но вот все места заняты, каты стоят около своих жертв, площадь затихла перед кровавой бурей!

Государь махнул рукой, Скуратов распорядился: «Давай!» До сего момента у обречённых была хотя слабая, но всё ж надежда — вдруг всемилостивый государь окажет милость. Теперь с помоста понеслись вопли, дикие крики, визг — каты принялись за работу. Проще и тише всего около виселиц — удар ноги ката, пенёк выбит, и закачался, затрепетал несчастный с лёгким похрипыванием. На других местах шумно. На колесе колесуют — большим молотом ломают сперва одну руку, потом другую, потом ноги по очереди, как только истязаемый затихнет, ему молотом же ломают шею. Тут всё деется без крови.

Рядом на большой плахе четвертуют: отрубают вначале руки, ноги и, через какое-то время, голову. А вон там жгут на костре, тут заливают свинец в ухо, а рядом Фунтикова обливают кипятком и тут же холодной водой... Кипит жуткая кровавая работа, катов не хватает, им приходят на помощь опричники, хватают топоры и, отпихнув ката, показывают свою лихость! Да так, чтобы видел государь.

Не усидел на коне и наследник Иоанн Иоаннович. Вышел на помост, вспорол брюхо Висковатому, взял у ката молоток и сноровисто, одним ударом ломал кости колесуемому. Наследнику только-только минуло шестнадцать вёсен, а без него не проходит ни одного кровавого пиршества. Надёжную смену готовил себе царь-батюшка! !

Государь строго и внимательно следил за происходящим на помосте — упаси Бог от нарушения порядка! Вот молодой опричник подошёл к Висковатому, ударил ножом, и несчастный обвис, перестал двигаться. Царь бровью повёл — опричника подвели к нему:

— Звать?

— Ванька Реутов, десятник твоего полка, государь.

— Жалостливый ты, Ваня, да-а?!

— Да, нет, как все...

— Врёшь, Ваня! Татя татей пожалел! Уби-ил! Двадцать плетей сей час! А ты, Гриша, поговори с ним опосля.

— Поговорить можно, — обрадовался Малюта, а Ваню уже положили на скамью...

...На помосте затихли стоны и крики, полёта человек ушли из жизни. Каты с помощью опричников стаскивают с помоста крюками изрубленные тела на радость изголодавшимся псам. Места освободились. Вновь появляется дьяк, гудит его трубный голос над площадью, готовится вторая смена....

Во второй смене дважды произошло нарушение установленного порядка. Вдруг тот самый старичок боярин, которому помогал Клим, неизвестно откуда набрал силы, вырвался от приказных, бросился к государю и принялся звонким голосом обличать мучителя. Рванувшихся к нему опричников жестом остановил государь. Он взял бердыш у стоящего рядом стрельца и остро отточенный серп оружия воткнул в живот смельчака. Приказные оттащили раненого, продолжавшего обличать слабеющим голосом.