Всё это было неподтверждённым, и фотографий не было, так что и подпитывать сплетни было нечем.

Минута передышки? Может быть, подумал я, все будет хорошо.

Нет. Это было затишье перед дерьмовой бурей.

В те первые часы и дни ноября 2016 года каждые несколько минут наблюдался новый минимум. Я был потрясён и ругал себя за то, что был шокирован. И за неподготовленность. Я был готов к обычному безумию, стандартной клевете, но не ожидал такого уровня безудержной лжи.

Прежде всего, я не был готов к расизму. К завуалированному расизму, вопиющему, вульгарному расизму.

Daily Mail взяла на себя инициативу. Заголовок: Девушка Гарри родом (почти) прямо из Комптона.

Подзаголовок: Обнаружен разрушенный бандитами дом её матери — так он заглянет на чай?

Другой таблоид бросился в драку с другим заголовком: Гарри женится на королеве гангстеров?

Моё лицо застыло. Кровь остановилась. Я был зол, но больше: было стыдно. Моя родина?

Делает это? С ней? С нами? Серьёзно?

И будто заголовок был недостаточно позорным, Mail добавляла, что Комптон стал местом совершения 47 преступлений только за последнюю неделю. 47, представьте себе. Неважно, что Мег никогда не жила в Комптоне, даже рядом с ним. Она жила в получасе езды от Комптона, так же далеко, как Букингемский дворец от Виндзорского замка. Но забудьте об этом: даже если бы она жила в Комптоне много лет назад или сейчас, что с того? Кого волнует, сколько преступлений совершено в Комптоне или где-либо ещё, если их совершала не Мег?

День или два спустя издание снова показало себя, на этот раз со статьёй сестры бывшего мэра Лондона Бориса Джонсона, в которой предсказывалось, что Мег… что-то сделает… генетически… с королевской семьей. «Если возникнут проблемы из-за её предполагаемого союза с принцем Гарри, Виндзоры соединят свою водянистую, жидкую голубую кровь, бледную кожу Спенсеров и рыжие волосы с такой богатой и экзотической ДНК».

Сестра Джонсона также высказала мнение, что мать Мег, Дориа, была «не с той стороны дороги», и в качестве бескомпромиссного доказательства привела дреды Дории. Эта грязь доносилась до 3 миллионов британцев о Дории, прекрасной Дории, родившейся в Кливленде, штат Огайо, выпускнице средней школы Фэйрфакса, в районе Лос-Анжелеса, где жили представители среднего класса.

The Telegraph вступила в бой с чуть менее отвратительной, но столь же безумной статьёй, в которой автор со всех сторон исследовал животрепещущий вопрос о том, имею ли я законное право жениться на (ах!) разведённой.

Боже, они уже покопались в её прошлом и узнали о первом браке.

Неважно, что мой отец, разведённый, в настоящее время тоже женат на разведённой, или моя тётя, принцесса Анна, повторно вышла замуж. Этот список можно продолжить. В 2016 году британская пресса восприняла развод как нечто неприемлемое.

Затем The Sun прочесала социальные сети Мег, обнаружила старую фотографию, на которой она была с подругой и профессиональным хоккеистом, и создала сложную историю о бурном романе Мег и хоккеиста. Я спросил об этом Мег.

Нет, он встречался с моей подругой. Я познакомила их.

Поэтому я попросил юриста дворца связаться с этой газетой и сказать им, что эта история была категорически ложной и клеветнической, и немедленно удалить её.

В ответ газета пожала плечами и подняла средний палец.

Вы ведёте себя опрометчиво, заявил адвокат дворца газете.

Журналисты лишь лениво зевнули в ответ.

Мы уже точно знали, что газеты наняли частных сыщиков для Мег и для всех в её кругу, в её жизни, даже для многих не в её жизни, поэтому мы знали, что они были экспертами по её прошлому и бойфрендам. Они были Мег-экспертами; они знали о Мег больше, чем кто-либо в мире, кроме самой Мег, и поэтому они знали, что каждое слово, написанное ими о ней и хоккеисте, было мусором. Но на неоднократные предупреждения дворцового юриста они продолжали не отвечать, что было равносильно издевательской насмешке:

Нам. До. Лампочки.

Я встретился с адвокатом, пытаясь придумать, как защитить Мег от этого нападения и всех остальных. Я проводил за этим делом большую часть каждого дня, с того момента, как открывал глаза и до глубокой ночи, всё пытаясь остановить их.

Подайте на них в суд, повторял я адвокату снова и снова. Он снова и снова объяснял, что газетам только этого и нужно. Они жаждут, чтобы я подал в суд, потому что если я подам в суд, это подтвердит отношения, и тогда они действительно бросятся в атаку.

Я чувствовал кипел от ярости. И чувства вины. Я заразил Мег и её мать заразой, иначе известной как моя жизнь. Я обещал ей, что позабочусь о ней, и сам же бросил её в самый центр этой опасности.

Когда я не беседовал с адвокатом, я был со пиар-менеджером Кенсингтонского дворца, Джейсоном. Он был очень умен, но, на мой взгляд, слишком хладнокровно относился к разворачивающемуся кризису. Он уговаривал меня ничего не делать. Ты просто будешь кормить троллей. Молчание — лучший вариант.

Но молчать было нельзя. Из всех вариантов молчание было наименее желательным, наименее оправданным. Мы не могли просто позволить прессе так поступать с Мег.

Даже после того, как я убедил его, что нам нужно что-то делать, что-нибудь сказать, что угодно, Дворец сказал «нет». Придворные изо всех сил сдерживали нас. Ничего не поделаешь, говорили они. И поэтому ничего не будет сделано.

Я принимал это как окончательный ответ. Пока я не прочитал эссе в Huffington Post. Автор сказал, что следовало ожидать мягкой реакции британцев на этот взрыв расизма, поскольку они являются наследниками расистских колонизаторов. Но что действительно «непростительно», добавил он, так это моё молчание.

Моё молчание.

Я показал эссе Джейсону и сказал, что нам нужно немедленно исправить ситуацию. Больше никаких споров, никаких дискуссий. Нам нужно сделать заявление.

Через день у нас был черновик заявления. Сильный, точный, злой, честный. Я не думал, что это будет конец, но, это могло быть, началом конца.

Я перечитал его в последний раз и попросил Джейсона отдать в печать.

Всего за несколько часов до публикации заявления, Мег ехала ко мне. Она поехала в международный аэропорт Пирсон в Торонто, папарацци преследовали её, и она осторожно пробиралась сквозь толпы путешественников, чувствуя себя нервной и незащищённой. Зал ожидания был полон, поэтому представитель Air Canada сжалился над ней и спрятал в боковой комнате. Он даже принес ей тарелку с едой.

Когда она приземлилась в Хитроу, моё заявление было повсюду. Но ничего не изменилось. Натиск продолжался.

На самом деле, после моего заявления начались уже другие проблемы — со стороны моей семьи. Па и Вилли были в ярости. Они устроили мне нагоняй. Моё заявление выставило их в дурном свете, сказали оба.

С какой стати?

Потому что они никогда не делали заявлений в защиту своих подруг или жён, когда тех преследовали.

Так что этот визит не был похож на предыдущие. Как раз наоборот. Вместо того, чтобы гулять по садам Фрогмора, или сидеть у меня на кухне, мечтательно рассуждая о будущем, или просто знакомиться друг с другом, мы были в стрессе, встречались с юристами, искали способы борьбы с этим безумием.

Как правило, Мег не заглядывала в Интернет. Она хотела защититься, не допустить попадания этого яда в свой мозг. Умное решение. Но ненадёжное, если мы собирались вести битву за её репутацию и физическую безопасность. Мне нужно было точно знать, что правда, а что ложь, а это означало спрашивать её каждые несколько часов о чём-то ещё, что появилось в сети.

Это правда? Это правда? Есть ли в этом хоть доля правды?

Она часто начинала плакать. Почему они так говорят, Хаз? Я не понимаю. Они это специально выдумывают?