Как ни трудно было мне быть бунтарём и глупым, для па это было мучением, потому что это означало, что я был его противоположностью.

Больше всего его беспокоило то, что я изо всех сил старался избегать книг. па не просто наслаждался книгами, он превозносил их. Особенно Шекспира. Он обожал "Генриха V". Он сравнивал себя с принцем Хэлом. В его жизни было множество Фальстафов, таких как лорд Маунтбеттен, его любимый двоюродный дедушка, и Лоренс ван дер Пост, вспыльчивый интеллектуальный последователь Карла Юнга.

Когда мне было лет 6 или 7, па отправился в Стратфорд и выступил с пламенной публичной речью в поддержку Шекспира. Стоя в месте, где родился и умер величайший британский писатель, па осудил пренебрежение пьесами Шекспира в школах, исчезновение Шекспира из британских классных комнат и из коллективного сознания нации. Па приправил эту пламенную речь цитатами из "Гамлета", "Макбета", "Отелло", "Бури", "Венецианского купца" — он выхватывал строки из воздуха, как лепестки одной из своих доморощенных роз, и бросал их в публику. Это было шоу, но не на пустом месте. Он пытался донести до всех мысль: Все должны уметь это делать. Вы все должны знать эти строки. Они — наше общее наследие, мы должны лелеять их, оберегать, а вместо этого мы позволяем им умереть.

Я никогда не сомневался, как сильно па расстраивало, что я был частью орды без Шекспира. И я пытался измениться. Я открыл "Гамлета". Хм: Одинокий принц, одержимый мертвым родителем, наблюдает, как оставшийся родитель влюбляется в узурпатора мертвого родителя...?

Я захлопнул книгу. Нет, спасибо.

Па никогда не переставал вести честную борьбу. Он проводил больше времени в Хайгроув,

его поместье площадью 350 акров в Глостершире, недалеко от Стратфорда, поэтому он взял за правило время от времени брать меня с собой. Мы появлялись без предупреждения, смотрели любую пьесу, которую они ставили, для па это не имело значения. Для меня это тоже не имело значения, хотя и по другим причинам.

Всё это было пыткой.

На многих вечерах я не понимал большей части того, что происходило или говорилось на сцене. Но когда я всё-таки понимал, мне становилось ещё хуже. Слова жгли. Они беспокоили. Почему я должен хотеть слышать о поражённом горем королевстве, “сжавшемся в едином порыве горя”? Это просто напомнило мне об августе 1997 года. Почему я должен хотеть размышлять о неизменном факте, что “всё, что живет, должно умереть, проходя через природу в вечность...”? У меня не было времени думать о вечности.

Единственное литературное произведение, которым я, помнится, наслаждался, даже смаковал, был тонкий американский роман. "О мышах и людях" Джона Стейнбека. Мы проходили его на парах по английскому.

В отличие от Шекспира, Стейнбек не нуждался в переводчике. Он писал на простом народном языке. А ещё лучше, он держал его крепко. "О мышах и людях": оживленные 150 страниц.

Лучше всего то, что его сюжет был увлекательным. Два парня, Джордж и Ленни, бродят по Калифорнии в поисках места, которое они могли бы назвать своим, пытаясь преодолеть

свои ограничения. Ни тот, ни другой не гений, но проблема Ленни, похоже, не только в низком IQ. Он держит в кармане дохлую мышь, поглаживает её большим пальцем — для утешения. Он также так любит щенка, что убивает его.

История о дружбе, о братстве, о верности, она была наполнена темами, которые я счёл близкими. Джордж и Ленни напомнили мне о нас с Вилли. Два приятеля, два кочевника, проходящие через одно и то же, прикрывающие друг другу спину. Как сказал один персонаж Стейнбека: “Парню нужен кто-то, чтобы быть рядом с ним. Парень сходит с ума, если у него никого нет”.

Так верно. Я хотел поделиться этим с Вилли.

Жаль, что он по-прежнему притворялся, что не знаком со мной.

ДОЛЖНО БЫТЬ, ЭТО БЫЛА РАННЯЯ весна 1999 ГОДА. Я должен был вернуть домой из Итона на выходные.

Проснувшись, я увидел отца на краю своей кровати, говорящего, что я снова еду в Африку.

В Африку, па?

Да, дорогой мальчик.

Зачем?

Проблема была та же, объяснил он. Мне предстояла долгие школьные каникулы, на Пасху, и со мной нужно было что-то сделать. И так, Африка. Ботсвана, если точнее. Сафари.

Сафари! С тобой, па?

Нет. Увы, на этот раз он не поедет. А вот Вилли поедет.

Ну, хорошо.

И кто-то очень особенный, добавил он, выступит в роли африканского проводника.

Кто, па?

Марко.

Марко? Я едва знал этого человека, хотя слышал много хорошего. Он был воспитателем Вилли, и Вилли, казалось, он очень нравился. Его все любили, если уж на то пошло. Все люди па пришли к единому мнению, что Марко лучший. Самый грубый, самый выносливый, самый лихой.

Давний валлийский гвардеец. Рассказчик. Настоящий мужчина, насквозь.

Я был так взволнован перспективой этого сафари под руководством Марко, что не знаю, как пережил следующие недели учебы. На самом деле я не помню, как они прошли. Память полностью отключилась сразу после того, как па сообщил эту новость, затем снова вернулась в фокус, когда я садился в самолет British Airways с Марко и Вилли и Тигги — одна из наших нянь. Наша любимая няня, если быть точным, хотя Тигги терпеть не мола, когда её так называли. Она откусила бы голову любому, кто попытался бы. Я не няня, я твой друг!

Мамочка, к сожалению, смотрела на это иначе. Мамочка считала Тигги не няней, а соперницей. Общеизвестно, что мамочка подозревала, что Тигги готовили в качестве её будущей замены. (Мамочка считала Тигги своей Запасной?) Теперь та самая женщина, которую мамочка боялась, как свою возможную замену, была её настоящей заменой — как ужасно для мамочки. Поэтому каждое объятие или похлопывание Тигги по голове, должно быть, вызывало какой-то укол вины, какую-то пульсацию нелояльности, и все же я этого не помню. Я помню только бешено колотящееся от радости сердце, что Тигги рядом со мной, говорит мне пристегнуть ремень безопасности.

Мы полетели прямо в Йоханнесбург, затем на пропеллерном самолете в Маун, крупнейший город на севере Ботсваны. Там мы встретились с большой группой сафари-проводников, которые усадили нас в колонну Land Cruiser с открытым верхом. Мы поехали прямо в чистую дикую местность, к обширной дельте Окаванго, которая, как я вскоре обнаружил, была, возможно, самым изысканным местом в мире.

Окаванго часто называют рекой, но это всё равно, что называть Виндзорский замок домом. Обширная внутренняя дельта, расположенная прямо посреди пустыни Калахари, одна из самых больших пустынь на земле, нижняя Окаванго часть года абсолютно сухая. Но в конце лета она начинает наполняться паводковыми водами, идущими вверх по течению, маленькими капельками, которые начинаются как осадки в высокогорье Анголы и медленно превращаются в струйку, а затем в поток, который неуклонно превращает дельту не в одну реку, а в десятки. Из космоса это выглядит как камеры сердца, наполняющиеся кровью.

С водой приходит жизнь. Изобилие животных, возможно, самая разнообразная коллекция в мире, они приходят пить, купаться, совокупляться. Представьте, что Ковчег внезапно появился, а затем перевернулся.

Когда мы приблизились к этому заколдованному месту, мне стало трудно отдышаться. Львы, зебры, жирафы, бегемоты — наверняка всё это было сном. Наконец мы остановились в лагере на следующую неделю. В этом месте было полно проводников, охотников, по меньшей мере дюжины человек. Множество «Дай пять», медвежьих объятий, имён. Гарри, Уильям, поздоровайтесь с Ади! (Двадцать лет, длинные волосы, милая улыбка.) Гарри, Уильям, это Роджер и Дэвид.

И в центре всего этого стоял Марко, как дорожный полицейский — направлял, уговаривал, обнимал, лаял, смеялся, вечно смеялся.

В мгновение ока он привёл наш лагерь в порядок. Большие зелёные брезентовые палатки, мягкие брезентовые стулья, стоящие кругом, включая один огромный круг вокруг костра с каменной каймой. Когда я вспоминаю ту поездку, мой разум сразу же возвращается к тому огню — точно так же, как тогда моё тощее тело. Костёр был местом, где мы все собирались через равные промежутки времени в течение дня. Первым делом утром, снова в полдень, снова в сумерках — и, конечно же, после ужина. Мы смотрели в этот огонь, потом вверх, на вселенную. Звезды были похожи на искры от поленьев.