Я ВЕРНУЛСЯ В ИТОН, попытался выбросить всё это из головы, попытался сосредоточиться на школьных занятиях.

Старался быть спокойным.

Я снова и снова слушал свой любимый успокаивающий компакт-диск "Звуки Окаванго".

Сорок треков: Сверчки. Бабуины. Ливень. Гром. Птицы. Львы и гиены ссорятся из-за добычи. Ночью, выключая свет, я нажимал кнопку воспроизведения. Моя комната звучала как приток Окаванго. Только так я и мог заснуть.

Через несколько дней встреча с Марко вылетела у меня из головы. Это начало казаться кошмаром.

Но потом я проснулся от настоящего кошмара.

Кричащий заголовок на первой полосе: Позор Гарри за наркотики.

Январь 2002 года.

На семи страницах газеты была разложена вся ложь, которую Марко мне преподнёс, и многое другое. В этой истории меня не только выставляли заядлым наркоманом, но и недавно помещали в лечебницу. Лечебницу! Редактор заполучила несколько фотографий, на которых мы с Марко посещали реабилитационный центр в пригороде месяцами ранее, что было типичной частью моей королевской благотворительной деятельности, и она представила фотографии, как подтверждение своей клеветнической беллетристики.

Я смотрел на фотографии и читал историю в шоке. Я чувствовал отвращение, ужас. Я представил себе, как все мои соотечественники читают это и верят. Я мог слышать, как люди по всему Содружеству сплетничают обо мне.

Чёрт возьми, этот мальчик — позор.

Бедный отец — после всего, через что он прошёл?

Более того, сердце разбивалось при мысли о том, что это отчасти было делом рук моей собственной семьи, собственного отца и будущей мачехи. Они не помешали всей этой чепухе.

Зачем? Чтобы их собственная жизнь была немного проще?

Я позвонил Вилли. Я не мог говорить. Он тоже. Он сочувствовал и даже больше. (Грубо они с тобой обошлись, Гарольд.) В какие-то моменты он злился на всё это ещё больше меня, потому что был посвящен в подробности о политтехнологе и закулисных сделках, которые привели к этой публичной жертве Запасного.

И всё же, на одном дыхании, он заверил меня, что ничего нельзя было сделать. Это всё ради па. Ради Камиллы. Это всё из-за королевской жизни.

Это была наша жизнь.

Я позвонил Марко. Он тоже выразил сочувствие.

Я попросил его напомнить мне, как звали ту редакторшу? Он сказал, и я запомнил, но с тех пор я избегал произносить её имя вслух и не хочу повторять здесь. Пощадите читателя, но и меня тоже. Кроме того, может ли быть совпадением, что имя женщины, которая притворилась, что меня помещали в лечебницу, является идеальной анаграммой для…Рехаббер Кукс[6]? Разве вселенная ни на что не намекает?

Кто я такой, чтобы не слушать?

В течение нескольких недель газеты продолжали перефразировать заголовки Рехаббер Кукс и приводить различные новые и столь же надуманные репортажи о происходящем в клубе H. Наш довольно невинный подростковый клуб расписывали почти как спальню Калигулы.

Примерно в это же время в Хайгроув приехала одна из самых близких подруг па. Она была с мужем. па попросил меня провести для них экскурсию. Я водил их по саду, но им было наплевать на папину лаванду и жимолость.

Женщина нетерпеливо спросила: Где клуб Н?

Заядлая читательница всех газет.

Я подвел её к двери, открыл и указал на тёмные ступени внижу.

Она глубоко вдохнула, улыбнулась. О, здесь даже пахнет травкой!

Однако это было не так. Пахло влажной землёй, камнем и мхом. Пахло срезанными цветами, чистой землей — и, возможно, лёгким привкусом пива. Прекрасный запах, абсолютно органический, но сила внушения овладела этой женщиной. Даже когда я поклялся ей, что там не было травки, что мы ни разу там не употребляли наркотики, она подмигнула мне.

Мне показалось, она собиралась попросить у меня косячок.

НАША СЕМЬЯ БОЛЬШЕ НЕ становилась. На горизонте не маячили ни новые супруги, ни новые дети. Тёти и дяди, Софи и Эдвард, Ферги и Эндрю, перестали растить свои семьи. Па, конечно, тоже. Наступила эра застоя.

Но теперь, в 2002 году, меня осенило, осенило всех нас, что семья, в конце концов, не была статичной. Мы собирались стать меньше.

Принцесса Маргарет и Ган-Ган обе были нездоровы.

Принцесса Маргарет

Я не знал принцессу Маргарет, которую называл тётей Марго. Она была моей двоюродной бабушкой, да, у нас было 12,5% общей ДНК, мы проводили вместе большие праздники, и всё же она была почти совершенно чужой. Я знал о ней столько же, сколько и большинство британцев. Я был знаком с общими очертаниями её печальной жизни. Великая любовь, разрушенная Дворцом. Буйные полосы саморазрушения пронеслись по таблоидам. Один поспешный брак, который с самого начала казался обречённым, а в итоге оказался даже хуже, чем ожидалось. Её муж оставлял ядовитые записки по всему дому, обжигающие списки того, что с ней не так. Двадцать четыре причины, почему я тебя ненавижу!

Когда я рос, я ничего не чувствовал к ней, кроме небольшой жалости и большой нервозности. Она могла убить комнатное растение одним хмурым взглядом. В основном, когда она была рядом, я держался на расстоянии. В тех более чем редких случаях, когда наши пути пересекались, когда она соизволяла обратить на меня внимание, заговорить со мной, я задавался вопросом, было ли у неё какое-либо мнение обо мне. Казалось, что нет. Или же, учитывая её тон, её холодность, это мнение было неважным.

И вот однажды на Рождество она раскрыла эту тайну. В канун Рождества, как всегда, вся семья собралась, чтобы открыть подарки — немецкая традиция, которая пережила англизацию семейной фамилии от Саксен-Кобург-Готской до Виндзорской. Мы были в Сандрингеме в большой комнате с длинным столом, покрытым белой скатертью, и белыми именными карточками. По обычаю, в начале вечера каждый из нас занял место перед своей горой подарков. Затем внезапно все начали открывать подарки одновременно. Хаос, с множеством членов семьи, говорящих одновременно, дергающих за банты и рвущих оберточную бумагу.

Стоя перед своей стопкой, я решил сначала открыть самый маленький подарок. На бирке было написано: От тёти Марго.

Я оглянулся и крикнул: Спасибо, тётя Марго!

Надеюсь, тебе понравится, Гарри.

Я оторвал бумагу. Это было…

Шариковая ручка?

Я сказал: О, ручка. Вау.

Она сказала: Да. Ручка.

Я сказал: Большое спасибо.

Но это был не просто какая-та шариковая ручка, отметила она. Она была обёрнута в крошечную резиновую рыбку.

Я сказал: О, рыбная ручка! ОК.

А про себя отметил: Как хладнокровно.

Время от времени, когда я становился старше, мне приходило в голову, что мы с тётей Марго должны были быть друзьями. У нас было так много общего. Двое Запасных. Ее отношения с бабулей не были точным аналогом моих с Вилли, но довольно близкими. То кипящее соперничество, напряжённая конкуренция (движимая в основном старшим братом) — всё это выглядело знакомым. Тетя Марго тоже не так уж сильно отличалась от мамочки. Обе мятежницы, которых считали сиренами. (Пабло Пикассо был одним из многих мужчин, одержимых Марго.) Поэтому моей первой мыслью, когда в начале 2002 года я узнал, что она заболела, было желание, чтобы у меня было больше времени узнать её получше. Но то время уже давно прошло. Она была не в состоянии позаботиться о себе. После сильного ожога ног в ванне она была прикована к инвалидному креслу и, как говорили, быстро шла на убыль.

Когда она умерла 9 февраля 2002 года, моей первой мыслью было, что это будет тяжелым ударом для Ган-Ган, которая тоже угасала