Принц Гарри Сассекский

МЫ ДОГОВОРИЛИСЬ ВСТРЕТИТЬСЯ через несколько часов после похорон. В садах Фрогмора, у старых готических руин. Я добрался туда первым.

Я огляделся, но никого не увидел.

Я проверил телефон. Ни СМС, ни голосовых сообщений.

"Должно быть, они опаздывают", — подумал я, прислонившись к каменной стене.

Я убрал телефон и сказал себе: сохраняй спокойствие.

Погода была типичной для апреля. Не совсем зима, ещё не весна. Деревья стояли голыми, но воздух был мягким. Небо было серым, но тюльпаны распускались. Свет был блёклым, но озеро цвета индиго, окружённое садами, сверкало.

«Как всё это прекрасно», подумала я. И ещё как грустно.

Однажды это место должно было стать моим домом навсегда. Вместо этого оно оказалось лишь ещё одной короткой остановкой.

Когда мы с женой бежали отсюда, опасаясь за рассудок и безопасность, я не был уверен, что когда-нибудь вообще вернусь. Это было в январе 2020 года. Сейчас, пятнадцать месяцев спустя, я здесь, через несколько дней после того, как проснулся от 32 пропущенных звонков, а затем от одного короткого, душераздирающего разговора с Бабушкой: Гарри… Дедушка умер.

Поднялся ветер, становилось холоднее. Я ссутулил плечи, потёр руки, пожалев, что у меня такая тонкая белая рубашка. Я пожалел, что переоделся из похоронного костюма. Я пожалел, что не догадался захватить пальто. Я повернулся спиной к ветру и увидел возвышающиеся позади меня готические руины, которые на самом деле были не более готическими, чем Колесо обозрения. Какой-нибудь умный архитектор, немного сценического мастерства. Как и многое другое здесь, подумал я.

Я отошел от каменной стены к маленькой деревянной скамейке. Сев, я вновь проверил телефон, оглядывая садовую дорожку вверх и вниз.

Где они?

Ещё один порыв ветра. Забавно, это напомнило мне о дедушке. Возможно, его холодное поведение. Или его ледяное чувство юмора. Я вспомнил один конкретный охотничий уик-энд много лет назад. Приятель, просто пытаясь завязать разговор, спросил дедушку, что он думает о моей новой бороде, которая вызывала беспокойство в семье и споры в прессе. Следует ли королеве заставить принца Гарри побриться? Дедушка посмотрел на моего приятеля, на мою бороду и расплылся в дьявольской ухмылке. ЭТО не борода!

Все засмеялись. С бородой или без бороды, вот в чём вопрос, но пусть дедушка требует большей бороды. Пусть отрастёт роскошная щетина кровавого викинга!

Я подумал о глубоком убеждении дедушки, о его многочисленных увлечениях — вождении экипажа, приготовлении барбекю, стрельбе, еде, пиве. То, как он воспринимал жизнь. Это было у него общее с мамой. Может быть, именно поэтому он был таким её фанатом. Задолго до того, как она стала принцессой Дианой, когда она была просто Дианой Спенсер, воспитательницей детского сада, тайной подругой принца Чарльза, дедушка был её самым громким защитником. Некоторые говорили, что он на самом деле был посредником в браке моих родителей. Если это так, то можно было бы сказать, что дедушка был первопричиной моего появления на свет. Если бы не он, меня бы здесь не было.

Как и моего старшего брата.

С другой стороны, может быть, наша мама была бы жива. Если бы она не вышла замуж за па… Я вспомнил один недавний разговор, только я и дедушка, вскоре после того, как ему исполнилось 97. Он думал о смерти. По его словам, он больше не был способен преследовать свои пристрастия. И всё же больше всего ему не хватало работы. Без работы, сказал он, всё рушится. Он не казался грустным, просто готовым. Нужно знать, когда пора уходить, Гарри.

Сейчас взглянул вдаль на миниатюрный горизонт склепов и памятников рядом с Фрогмором. Королевское кладбище. Место последнего упокоения для многих из нас, включая королеву Викторию. А также печально известную Уоллис Симпсон. А также её вдвойне печально известный муж Эдуард, бывший король и мой прапрадядя. После того, как Эдуард отказался от своего трона ради Уоллис, после того, как они бежали из Британии, они оба беспокоились о своем окончательном возвращении — оба были одержимы желанием быть похороненными прямо здесь. Королева, моя бабушка, удовлетворила их просьбу. Но она поместила их на некотором расстоянии от всех остальных, под склонённым платаном. Возможно, последний взмах пальцем. Может быть, окончательное изгнание. Интересно, как Уоллис и Эдуард теперь относятся ко всем своим переживаниям. Имеет ли что-нибудь из этого значение, в конце концов? Я задавался вопросом, задавали ли они себе вообще вопросы. Парили ли они в каком-то воздушном царстве, всё ещё обдумывают свой выбор, или они нигде, ни о чём не думают? Неужели после этого действительно ничего не может быть? Есть ли у сознания, как у времени, остановка? Или, возможно, подумал я, лишь может быть, они прямо сейчас здесь, рядом с фальшивыми готическими руинами, или рядом со мной, подслушивают мои мысли. И если так... может быть, мама тоже здесь?

Мысль о ней, как всегда, вселила в меня надежду и прилив энергии.

И укол печали.

Я скучал по маме каждый день, но в тот день, на пороге той нервной встречи во Фрогморе, я обнаружил, что тоскую по ней, и я не мог точно сказать почему. Как и многое о ней, это было трудно выразить словами.

Хотя мама была принцессой, названной в честь богини, оба эти термина всегда казались слабыми, неадекватными. Люди обычно сравнивали её со святыми, от Нельсона Манделы до матери Терезы и Жанны д'Арк, но каждое такое сравнение, хотя и возвышенное и любящее, также казалось неуместным. Самая узнаваемая женщина на планете, одна из самых любимых, мама была просто неописуема, это была чистая правда. И всё же... как мог кто-то, находящийся так далеко за пределами повседневного языка, оставаться таким реальным, так ощутимо присутствующим, таким изысканно ярким в моем сознании? Как такое было возможно, что я мог видеть её, также ясно, как лебедя, скользящего ко мне по озеру цвета индиго? Как я мог по-прежнему слышать её смех, громкий, как пение птиц на голых деревьях? Было так много всего, чего я не помнил, потому что был так молод, когда она умерла, но самым большим чудом было то, что я сделал. Её обезоруживающая улыбка, её ранимые глаза, её детская любовь к фильмам и музыке, одежде и сладостям — и к нам. О, как она любила брата и меня. Одержимо, как она однажды призналась в интервью.

Что ж, мамочка... всё как раз наоборот.

Может быть, она была вездесущей по той же причине, по которой её нельзя было описать, — потому что она была светом, чистым и сияющим светом, а как описать свет? Даже у Эйнштейна с этим были трудности . Недавно астрономы перестроили свои самые большие телескопы, направив их на одно крошечное созвездие в космосе, и им удалось мельком увидеть одну захватывающую дух звезду, которую они назвали Эарендел — древнеанглийское слово, обозначающее Утреннюю звезду. Расположенная на расстоянии миллиардов миль и, вероятно, давно исчезнувшая, Эарендел находится ближе к Большому взрыву, моменту Творения, чем наш Млечный Путь, и всё же он каким-то образом виден глазам смертных, потому что он такой потрясающе яркий и ослепительный.

Такой была мама.

Вот почему я мог видеть её, всегда чувствовать её, но особенно в тот апрельский день в Фрогморе.

Это и то, что я нёс её флаг. Я пришёл в эти сады, потому что хотел покоя. Я хотел этого больше всего на свете. Я хотел этого ради своей семьи и для самого себя, но также и для неё.

Люди забывают, как сильно мама стремилась к миру. Она много раз объехала земной шар, пробиралась через минные поля, обнимала больных СПИДом, утешала сирот войны, всегда работала над тем, чтобы принести мир кому-то где-то, и я знал, как отчаянно она хотела бы — нет, действительно хотела — мира между её мальчиками, и между нами двумя и па. И между всей нашей семьёй.

В течение нескольких месяцев Виндзоры находились в состоянии войны. В наших рядах время от времени возникали раздоры, уходящие корнями в глубь веков, но сейчас всё было по-другому. Это был полномасштабный общественный разрыв, и он грозил стать непоправимым. Итак, хотя я прилетел домой специально и исключительно на похороны дедушки, находясь там, я попросил об этой тайной встрече со старшим братом Вилли и отцом, чтобы поговорить о положении вещей.