Паралимпийские игры для солдат со всего мира! В Олимпийском парке Лондона! Там, где только что прошли Олимпийские игры в Лондоне!

При полной поддержке и сотрудничестве со стороны Дворца. Возможно?

Очень прошу. Я чувствовал, что накопил некоторый политический капитал. Несмотря на Вегас, несмотря на по крайней мере одну статью, в которой меня выставляли каким-то военным преступником, несмотря на всю мою грязную историю "бунтаря", британцы, похоже, в целом положительно относились к Запасному. Было ощущение, что я вступаю в права. К тому же, несмотря на непопулярность войны, большинство британцев положительно относились к военным в целом. Конечно, они поддержат усилия по оказанию помощи солдатам и их семьям.

Первым шагом должно было стать обращение в Совет Королевского фонда, который курировал мои благотворительные проекты, а также проекты Вилли и Кейт. Это был наш фонд, и сказал я себе: Нет проблем.

Кроме того, время было на моей стороне. Это было в начале лета 2013 года. Вилли и Кейт, у которых только что родился первенец, собирались на некоторое время уйти в тень. Поэтому у фонда не было никаких проектов в разработке. Приблизительно 7 млн. фунтов стерлингов лежали без дела. И если бы эти Международные игры воинов сработали, они бы повысили престиж фонда, что активизировало бы жертвователей и многократно пополнило бы счета. Когда Вилли и Кейт вернутся на постоянную работу, у них будет гораздо больше средств. Поэтому в дни, предшествовавшие выступлению, я чувствовал себя очень уверенно.

Но когда настал тот самый день, — не очень. Я понял, как сильно я этого хотел — для солдат и их семей, а если быть честным, то и для себя. И этот внезапный приступ нервозности не дал мне быть на высоте. Тем не менее, я справился с этим, и совет сказал "да".

Взволнованный, я связался с Вилли, ожидая, что он тоже будет в восторге.

Он был страшно раздражён. Он хотел, чтобы я сначала обсудил всё это с ним.

Я сказал, что предположительно это сделали другие.

Он пожаловался, что я израсходую все средства Королевского фонда.

Это абсурд, пробурчал я. Мне сказали, что на проведение игр понадобится полмиллиона фунтов, что составляет лишь малую часть средств фонда. Кроме того, эти деньги поступят из фонда "Индевор" — подразделения фонда, которое я создал специально для лечения ветеранов. Остальные средства должны были поступить от жертвователей и спонсоров.

В чём вообще проблема? недоумевал я.

Затем понял: Боже мой, да тут соперничество между братьями.

Я закрыл глаза рукой. Неужели мы не можем от этого отвлечься? Вся эта история с

Наследником против Запасного? Не слишком ли поздновато для избитой детской вражды?

Но даже если бы это было не так, даже если бы Вилли настаивал на соперничестве, на том, чтобы наше братство превратилось в какую-то олимпиаду, неужели у него не будет в ней форы? Он женат, с ребёнком, а я ем покупную еду в одиночестве над раковиной.

Над папиной раковиной! Я по-прежнему жил с папой!

Игра окончена, чувак. Ты выиграл.

Я ОЖИДАЛ ВОЛШЕБСТВА. Я думал, что эта сложная, облагораживающая задача по созданию "Международных игр воинов" подтолкнёт меня к следующему этапу послевоенной жизни. Но так не получилось. Вместо этого день за днём я чувствовал какую-то вялость. Безнадёгу. Потерянность.

К концу лета 2013 года у меня начались проблемы, я метался между приступами изнурительной вялости и ужасающими приступами паники.

Официальная жизнь проходила у меня в публичных выступлениях, речей и докладов, интервью, а теперь я обнаружил, что почти не способен выполнять эти основные функции. За несколько часов до выступления или публичного появления я был весь мокрый от пота. Затем, во время самого мероприятия, я был не в состоянии думать, в голове гудел страх и фантазии о побеге.

Раз за разом удавалось подавить желание убежать. Но я мог представить себе день, когда не смогу этого сделать и действительно брошусь со сцены или выбегу из комнаты. И действительно, этот день, казалось, быстро приближался, и я уже мог представить себе кричащие заголовки газет, что всегда усиливало тревогу в три раза.

Паника часто начиналась с того, что утром я первым делом надевал костюм. Странно — это был мой триггер: Костюм. Застёгивая рубашку, я чувствовал, как повышается кровяное давление. Завязывая галстук, я чувствовал, что горло сжимается. Когда я натягивал пиджак и зашнуровывал туфли, пот уже струился по щекам и спине.

Я всегда был чувствителен к жаре. Как и па. Мы с ним шутили по этому поводу. Мы не созданы для этого мира, говорили мы. Чёртовы снеговики. Столовая в Сандрингеме, например, была нашей версией дантовского Ада. Во всём Сандрингеме было тепло, но в столовой царили субтропики. Мы с папой всегда ждали, пока бабушка отвернётся, затем один из нас вскакивал, бежал к окну и распахивал его на дюйм. Ах, благословенная прохлада. Но корги всегда предавали нас. От прохладного воздуха они скулили, и бабушка говорила: Нет ли сквозняка? И тогда лакей быстро закрывал окно. (Этот громкий стук, неизбежный из-за того, что окна были такими старыми, всегда напоминал захлопывающуюся дверь тюремной камеры). Но теперь, каждый раз, когда я собирался выступить перед публикой, независимо от места, я чувствовал себя как в столовой Сандрингема. Во время одного выступления я так перегрелся, что был уверен, что все это заметили и обсуждают. Во время одного приема я судорожно искал, кто ещё может испытывать такой же тепловой удар. Мне нужна была уверенность, что это не только со мной.

Однако я ошибался.

Как это часто бывает, страх дал метастазы. Вскоре это были не просто публичные выступления, а все публичные места. Все толпы. Я стал бояться просто находиться рядом с другими.

Больше всего на свете я боялся камер. Я, конечно, никогда не любил камеры, но теперь не мог их терпеть. Щелчок открывающегося и закрывающегося затвора... он мог выбить меня из колеи на целый день.

У меня не было выбора: я стал сидеть дома. День за днём, ночь за ночью я сидел, ел еду на вынос и смотрел "24". Или "Друзей". Думаю, в 2013 году я посмотрел все серии "Друзей".

Я решил, что я Чендлер.

Друзья вскользь отмечали, что я не похож на себя. Как будто у меня грипп. Иногда я думал: Может, я не в себе? Может быть, это происходит не со мной? Может быть, это какая-то новая метаморфоза, и мне просто придётся быть этим новым человеком, этим испуганным человеком, до конца своих дней?

А может быть, я всегда был таким, и только сейчас это стало очевидным? Моя психика, как вода, вырвалась наружу.

Я перерыл весь Google в поисках объяснений. Я забивал свои симптомы в различные медицинские поисковые системы. Я продолжал пытаться поставить себе диагноз, назвать то, что со мной не так... когда ответ был прямо у меня под носом. Я встречал так много солдат, так много молодых людей, страдающих от посттравматического стресса, и слышал, как они рассказывали о том, как им трудно выходить из дома, как некомфортно находиться рядом с другими, как мучительно входить в общественные места — особенно если там шумно. Я слышал, как они рассказывали о том, что тщательно выбирают время для посещения магазина или супермаркета, приходят за несколько минут до закрытия, чтобы избежать толпы и шума. Я глубоко сочувствовал им, но так и не уловил связи. Мне и в голову не приходило, что я тоже страдаю от посттравматического стресса. Несмотря на всю работу с ранеными солдатами, все мои усилия в их интересах, все попытки создать игру, которая бы освещала их состояние, меня никогда не осенило, что я и сам раненый солдат.

И моя война началась не в Афганистане.

Она началась в августе 1997 года.

ОДНАЖДЫ ВЕЧЕРОМ я позвонил другу Томасу. Томас, брат моего любимого приятеля Хеннерса. Томас, такой весёлый и остроумный. Томас, с заразительным смехом.