Может быть, все остальные. А я? Свободно? Потому что я неплохо сдал вступительный экзамен? Всё как раз наоборот, mon ami!

После этого я подошёл к нему и объяснил, что произошла ужасная ошибка и я попал не в тот класс. Он сказал мне расслабиться, заверил, что я быстро наверстаю. Он не догонял; он верил в меня. Так что я пошел к директору, умолял его определить меня в класс с мальчиками, кто говорит медленно и медленно учится — такими, comme moi.

Он сделал, как я просил. Но это была всего лишь временная мера.

Раз или два я признавался учителю или однокурснику, что попал не в тот классе и не в то место. Я словно залез в родительскую обувь. Они всегда говорили одно и то же: не волнуйся, с тобой всё будет в порядке. И не забывай, что брат рядом!

Но я не был тем, кто забыл. Вилли сказал мне притвориться, что я его не знаю.

В смысле?

Ты со мной не знаком, Гарольд. А я — с тобой.

Он объяснил, что последние два года Итон были его убежищем. Никакого младшего брата, который ходил бы за ним по пятам, приставал с вопросами, мешал общаться с другими. Он ковал собственную жизнь и не хотел от неё отказываться.

Это было не ново. Вилли всегда ненавидел, когда кто-то ошибался, думая о нас вместе. Он ненавидел, когда мама одевала нас в одинаковые наряды. (К тому же её вкус в детской одежде доходил до крайностей; мы часто были похожи на близнецов из «Алисы в Стране чудес».) Я почти не обращал на это внимания. Мне было плевать на одежду, свою или чужую. Лишь бы не носить килты, с этим неприятным ножом в носке и ветерком в заднице. Но для Вилли носить такой же блейзер, такие же узкие шорты, как и у меня, было настоящим мучением. А теперь ходить в ту же школу было чистым убийством.

Я сказал ему не волноваться. Я забуду, что когда-либо знал тебя.

Но в Итон это не так просто. Думая помочь, они посадили нас под одну чёртову крышу. В Мэнор-Хаус.

По крайней мере, я жил на первом этаже.

А Вилли — наверху, со старшими мальчиками.

МНОГИЕ ИЗ 60 МАЛЬЧИКОВ в Мэнор-Хаусе были так же приветливы, как и Вилли. Их равнодушие, однако, беспокоило меня не столько, сколько их лёгкость. Даже ровесники вели себя так, будто родились на территории школы. В Ладгроуве были свои проблемы, но, по крайней мере, я знал, как вести себя, знал, как обмануть Пэт, знал, когда раздают сладости, как пережить дни написания писем. Постепенно я с когтями прорывал свой путь к вершине пирамиды Ладгрова. Теперь, в Итоне, я снова оказался на дне.

Начать сначала.

Хуже, без лучшего друга Хеннерса. Он учился в другой школе.

Я даже не знал, как одеться утром. Каждый итонец должен был носить чёрный фрак, белую рубашку без воротника, белый жесткий воротник, приколотый к рубашке, плюс брюки в тонкую полоску, тяжёлые чёрные туфли и галстук, который был не галстуком, а скорее полоской ткани, сложенной в белый съёмный воротник. Формальный костюм, как они его называли, но он был не формальным, а траурным. И тому была причина. Мы должны были быть в вечном трауре по старому Генриху VI. (Или по королю Георга, одного из первых сторонников школы, который обычно приглашал мальчиков в замок на чай — или что-то в этом роде.) Хотя Генрих был моим пра-пра-пра-пра-прадедом, и хотя я сожалел о его кончине и о той боли, которую он причинил тем, кто его любил, я не стремился оплакивать его круглосуточно. Любому мальчику не понравится нескончаемые похороны, но для того, кто только что потерял маму, это был ежедневный удар по яйцам.

Первое утро: мне понадобилась целая вечность, чтобы застегнуть брюки, застегнуть жилет, сложить жёсткий воротничок, прежде чем, наконец, выйти за дверь. Я был в бешенстве, отчаянно пытаясь не опоздать, что означало бы, что меня заставят вписать своё имя в большую книгу, "Книгу опозданий", одну из многих новых традиций, которые мне нужно было выучить, вместе с длинным списком новых слов и фраз. Уроки больше не были уроками: они были "парами". Учителя больше не были учителями: они были "преподами". Сигареты были "куревом". (Кажется, у всех была свирепая привычка курить.) "Палаты" был утренним собранием "преподов", когда они обсуждали учащихся, особенно проблемных. Я часто чувствовал, что мои уши горят во время "Палат".

В Итоне я решил посвятить себя спорту. Спортивные мальчики делились на две группы: "сухие" и "мокрые". "Сухие" играли в крикет, футбол, регби или поло. "Мокрые" занимались греблей или плаванием. Я был "сухим", который иногда промокал. Я занимался всеми "сухими" видами спорта, но регби покорил моё сердце. Красивая игра, плюс хороший повод со всего размаху во что-нибудь врезаться. Регби позволил мне выпустить ярость, которую некоторые теперь стали называть «красным туманом». Кроме того, я просто не чувствовал боли, как другие мальчишки, и поэтому на поле мне не было страшно. Никто не мог тягаться с мальчиком, который стремился к тому, чтобы внешняя боль соответствовала его внутренней.

Я завёл несколько товарищей. Это было непросто. У меня были особые требования. Мне нужен был кто-то, кто не дразнил бы меня за королевскую принадлежность, кто даже не упоминал бы, что я Запасной. Мне нужен был кто-то, кто относился бы ко мне нормально, что означало игнорирование вооруженного телохранителя, спящего в коридоре, чья работа заключалась в том, чтобы не дать меня похитить или убить. (Не говоря уже об электронном трекере и тревожной кнопке, которые я всегда носил с собой.) Все товарищи соответствовали этим критериям.

Иногда мы с новыми товарищами убегали, направляясь к Виндзорскому мосту, который соединял Итон с Виндзором через Темзу. В частности, мы направлялись к нижней стороне моста, где могли курить в уединении. Моим товарищам, казалось, нравилось это, а я просто действовал на автопилоте. Конечно, мне хотелось выкурить сигарету после Макдональдса, а кому нет? Но если бы мы собирались отсыпаться, я бы предпочел отправиться на поле для гольфа Виндзорского замка, погонять мяч и попить пивка. Тем не менее, как робот, я брал каждую предложенную мне сигарету и так же автоматически, бездумно, вскоре перешёл на травку.

ДЛЯ ИГРЫ НУЖНЫ БИТА, теннисный мяч и полное пренебрежение собственной безопасностью. Было четыре игрока: боулер, игрок с битой и два полевых игрока, размещенных в середине коридора, каждый одной ногой стоял в коридоре, а другой в комнате. Не всегда в своей комнате. Мы часто мешали другим мальчикам работать. Они умоляли нас уйти.

Звиняйте, говорили мы. Это наша работа.

Радиатор служил воротами. Велись бесконечные споры о том, что считать голом.

От стены? Да гол. От окна? Нет гола. Одна рука, один отскок? Половина очка.

Однажды самый спортивный член нашей группы бросился на мяч, пытаясь поймать его и вмазался лицом в огнетушитель, висящий на стене. Ему раскроило язык. Думаете, что после того, как ковер навсегда запачкался его кровью, мы положили конец Коридорному Крикету?

А вот нифига.

Когда мы не играли в Коридорный Крикет, то валялись в своих комнатах. Мы очень хорошо научились изображать высшую праздность. Дело было в том, чтобы выглядеть так, будто у тебя нет никакой цели, будто ты напрягаешься только для того, чтобы сделать что-нибудь дурное или, ещё лучше, глупое. Ближе к концу моего первого семестра мы наткнулись на что-то в высшей степени глупое.

Кто-то предположил, что мои волосы были полной катастрофой. Как трава на болотах.

Ну… что можно сделать?

Дай попробую.

Ты?

Ага. Дай побрею тебя.

Хм. Звучало странно.

Но я хотел быть заодно. Я хотел быть душой компании. Забавный типом.

Хорошо.