Я объяснял, что мне это нужно, что я хотел заниматься этим всю жизнь, и я всей душой и сердцем к этому стремился. Если это означает, что у меня осталось меньше места для чего-то или кого-то ещё, что ж... мне было жаль.

ПА знал, что я живу в "Найтс Хилл", знал, чем я занимаюсь. А он был неподалёку, в Сандрингеме, с длительным визитом. И всё же он никогда не заходил. Наверное, не хотел мне мешать.

Кроме того, он по-прежнему был молодожёном, хотя свадьба состоялась более двух лет назад.

Однажды он посмотрел в небо и увидел самолет "Тайфун", который совершал низкие пролеты вдоль набережной, и решил, что это, должно быть, я. Тогда он сел в свою "Ауди" и поспешил туда.

Он нашел меня на болотах, на квадроцикле, разговаривающим с «Тайфуном» в нескольких милях от него. Я ждал, пока «Тайфун» появится в небе над головой, и мы немного поболтали. Он сказал, что видит, как хорошо я справляюсь с новой работой. А главное, он видит, как усердно я работаю, и это его радует.

Папа всегда был тружеником. Он верил в работу. Каждый должен работать, часто говорил он. Но его собственная работа была своего рода религией, потому что он яростно пытался спасти планету. Он десятилетиями боролся за то, чтобы обратить внимание людей на изменение климата, и никогда не отступал, несмотря на то что пресса жестоко высмеивала его как Цыплёнка Цыпа. Бесчисленное количество раз поздно вечером мы с Вилли находили его за рабочим столом среди гор объёмистых синих почтовых пакетов — его корреспонденции. Не раз мы обнаруживали его, лежащего лицом на столе, спящим. Мы трясли его за плечи, и он поднимался, с листком бумаги, приставшем ко лбу.

Но наряду с важностью работы он также верил в магию полета. В конце концов, он был пилотом вертолёта, поэтому ему особенно нравилось наблюдать, как я управляю этими реактивными самолётами над болотистыми равнинами на опасных скоростях. Я упомянул, что добрые жители Вулфертона не разделяли его энтузиазма. Десятитонный реактивный самолёт, ревущий над их черепичными крышами, не вызывал ликования. На базу Мархэм поступили десятки жалоб. Сандрингем должен был стать бесполётной зоной.

Всем жалобщикам было сказано: Такова война.

Мне нравилось видеть па, нравилось чувствовать его гордость, и я чувствовал себя воодушевлённым его похвалой, но я должен был вернуться к работе. Я был на задании, не мог сказать «Тайфуну», чтобы он подождал минутку.

Да, да, дорогой мальчик, возвращайся к работе.

Он уехал. Когда он выехал на трассу, я сказал Тайфуну: Новая цель. Серая Ауди. Направляется на юго-восток от моей позиции по трассе. К большому серебристому сараю, ориентированному на восток-запад.

«Тайфун» проследил за па, сделал низкий проход прямо над ним, чуть не разбив стекла его Ауди.

Но в итоге пощадил его. По моему приказу.

Он продолжил полёт и разнёс серебристый сарай в пух и прах.

Англия вышла в полуфинал Кубка мира по регби 2007 года. Никто не мог этого предсказать. Никто не верил в то, что Англия в этот раз будет на высоте, а теперь они были на грани победы. Миллионы британцев были охвачены регбийной лихорадкой, в том числе и я.

Поэтому, когда в октябре того года меня пригласили посетить полуфинал, я не раздумывал. Я сразу же согласился.

Бонус: в том году полуфинал проходил в Париже — городе, в котором я никогда не был.

Мне предоставили водителя, и в первую же ночь в Городе Света я спросил его, знает ли он туннель, где мама...

Я видел, как его глаза в зеркале заднего вида вылезли из орбит.

Он был ирландцем, с добродушным, открытым лицом, и я легко уловил его мысли: Какого черта? Я на это не подписывался.

Туннель называется Пон-де-л'Альма, сказал я ему.

Да, да. Он знал его.

Я хочу проехать через него.

Хотите проехать через туннель?

Со скоростью 65 миль в час, если быть точным.

65 миль/час?

Да.

Именно с такой скоростью, по мнению полиции, ехала машина мамы во время аварии. А не 120 миль в час, как первоначально сообщалось в прессе.

Водитель посмотрел на пассажирское сиденье. Билли Скала мрачно кивнул. Валяй. Билли добавил, что, если водитель когда-нибудь расскажет другому человеку о нашей просьбе, мы найдём его, и его ждет адская расплата.

Водитель торжественно кивнул.

Мы поехали, пробираясь через пробки, проезжая мимо "Ритца", где мама в тот августовский вечер последний раз ужинала со своим парнем. Затем мы подъехали к устью туннеля. Мы промчались вперёд, переехали через выступ на въезде в туннель, тот самый выступ, на котором, предположительно, мамин "Мерседес" отклонился от курса.

Но там ничего такого не было. Мы его почти не почувствовали.

Когда машина въехала в туннель, я наклонился вперёд и смотрел, как свет меняется на водянисто-оранжевый, как мимо мелькают бетонные столбы. Я считал их, считал удары своего сердца, и через несколько секунд мы выехали с другой стороны.

Я сел обратно. Тихо сказал: И это всё? Но тут... ничего такого нет. Просто прямой туннель.

Я всегда представлял себе туннель как некий коварный проезд, опасный по сути, но это был всего лишь короткий, простой, ничем не примечательный туннель.

Как тут можно погибнуть?

Водитель и Билли Скала не ответили.

Я выглянул в окно: Повторим.

Водитель уставился на меня в зеркало заднего вида. Опять?

Да. Пожалуйста.

Мы проехали туннель ещё раз.

Достаточно. Спасибо.

Это была плохая идея. У меня было много плохих идей за 23 года, но эта была абсолютно непродуманной. Я говорил себе, что хочу поставить точку, но на самом деле это было не так. В глубине души я надеялся почувствовать в этом туннеле то, что почувствовал, когда JLP отдал мне полицейские документы — неверие. Сомнение. Вместо этого, в тот вечер все сомнения отпали.

Она мертва, подумал я. Боже мой, она действительно ушла навсегда.

Я нашёл то, что, казалось, искал. Сомнений больше не оставалось. И теперь мне с этим жить.

Я думал, что проезд по туннелю приведёт к концу или кратковременному прекращению боли, десятилетия непрекращающейся боли. Но вместо этого началась "Боль, часть вторая".

Было около часа ночи. Водитель высадил меня и Билли у бара, где я пил и пил. Там было несколько приятелей, и я пил с ними, а с несколькими чуть не подрался. Нас выгнали из паба, и Билли Скала проводил меня обратно в отель. Я чуть не подрался и с ним. Я рычал на него, замахивался на него, бил по голове.

Он почти не реагировал. Он только нахмурился, как сверхтерпеливый родитель. Я ударил его снова. Я любил его, но мне хотелось причинить ему боль.

Он видел меня таким раньше. Один раз, может быть, два. Я слышал, как он сказал другому телохранителю: Он сегодня склонен к рукоприкладству.

О, ты хочешь рукоприкладства? Вот, держи, вот тебе.

Каким-то образом Билли и другой телохранитель подняли меня в номер, положили на кровать. Но после их ухода я снова вскочил на ноги.

Я оглядел комнату. Солнце только что взошло. Я вышел наружу, в коридор. На стуле у двери сидел телохранитель, но он крепко спал. Я на цыпочках прошёл мимо, вошел в лифт и покинул отель.

Из всех правил в моей жизни это считалось самым незыблемым. Никогда не покидай телохранителей. Никогда не броди в одиночку, где бы то ни было, но особенно в чужом городе.

Я шёл вдоль Сены. Я щурился на Елисейские поля вдалеке. Я стоял рядом с каким-то большим колесом обозрения. Я проходил мимо маленьких книжных киосков, мимо людей, пьющих кофе и поедающих круассаны. Я курил, мой взгляд был рассредоточенным. Я смутно помню, что несколько человек узнали меня и уставились, но, к счастью, это было до эпохи смартфонов. Никто не остановил меня, чтобы сделать фото.