Очень высокое, возрастом несколько сотен лет. Говорили, что это самое высокое цветущее дерево в том городе, и цветёт оно очень пышно и красиво. Тогда образы персонажей «Небожителей» уже были определены, и увидев то дерево, я подумала: «Как же это невыразимо удивительно и прекрасно».

Кстати, о персонажах. В предыдущих своих работах я сначала определила шоу (пассив), а гун (актив) никак не вырисовывался, понадобилось долго раздумывать и подбирать образ. Хуа Чэн же стал исключением. На меня нашло вдохновение, и вот он стоит передо мной. Ещё один порыв вдохновения — и я уже знаю, что он слеп на один глаз (.

По задумке отец Хуа Чэна был жителем императорской столицы Сяньлэ, мать же — роковая красавица из чужого народа. Поэтому при первом появлении от Хуа Чэна исходит немного чужеземного очарования.

В черновике для создания образа этого «чужого народа» я изучила множество народностей. К примеру, тату: кажется, у многих народностей принято делать татуировки, и эта деталь придала герою дух бунтарства и некоторую наивность, а также немного незрелой сексуальности. Ещё примеры: кленовые листья, бабочки, серебряные украшения, изображения диких зверей и так далее — по этим приметам легко догадаться, о какой народности идёт речь, всё-таки по ней есть огромное множество материалов^[330].

Однако надеюсь, что вы ни в коем, ни в коем случае не станете привязывать сюда конкретный народ, всё-таки я понимаю о них не так много, поэтому главным образом в романе задействован вымысел. Если это приведёт к ложному пониманию трёхмерного мира читателем, проблем не избежать. Кроме того, раз уж я официально определилась с характером Хуа Чэна во время поездки в Шанхай, чисто теоретически местом его рождения можно считать именно этот город. Несмотря на то, что впоследствии Хуа Чэн овладел тёмной магией иного народа, всё же он прожил в государстве Сяньлэ более десяти лет, и культура хань оказала на него гораздо большее влияние (и что я несу с серьёзным видом…).

В заметках, которые не были использованы в книге, Хуа Чэн часто пел песни о любви своему возлюбленному на древнем языке, который уже утерян и которому научила его мама. А когда Се Лянь спрашивал, что он поёт, Хуа Чэн хитро прищуривал глаза и нёс всякий вздор. Но по мере развития сюжета я заметила, что можно и не писать о родителях и происхождении Хуа Чэна, поэтому просто расскажу вам об этой задумке, она не так уж важна.

В целом, Хуа Чэн был для меня послушным ребёнком. И его фальшивая улыбка, и тонкие серебряные цепочки на сапогах, да и практически весь его образ был определён быстро и с удовольствием. Больше всего мне нравилось переодевать его в новый наряд и придавать новую внешность. Впрочем, я жалею, что мне не удалось дотянуть до десяти разных образов, но во время редактуры текста я буду стараться!

Зато выбранный в качестве пассива Се Лянь промучил меня почти полгода. И это мучение продолжалось ещё долго после начала публикации.

С ним сложились сложные отношения. Нельзя сказать, что он мне не нравится, уверена, мои предпочтения довольно легко разгадать. Мне нравятся персонажи, которые при первом же появлении производят впечатление: «А! Это человек с историей». Но… Се Лянь — одна из причин, по которым мне было тяжело писать этот роман.

Раньше, когда я бралась за перо, даже если вначале герой был мне не очень знаком, спустя три дня я находила к нему подход. Но Се Лянь… После пяти-шести дней постоянных усилий процесс всё ещё шёл тяжело, и тогда моё сердце сделало «ту-дум».

В тегах к роману указано «мотивационный текст», потому что Се Лянь, он по жизни «неудачник».

Он был молодым и неопытным, ничего не смыслил в этой жизни, выставлял себя посмешищем, глупцом, совершал ошибки, срывался, ненавидел, сходил с ума. От этого не сбежать, это не нужно приукрашивать, всё так, как есть. Это выматывало меня морально и физически. И не только сам текст, но и то, что происходило за его пределами. Объяснения были бесполезны, и у меня не осталось сил, поэтому я совсем перестала читать комментарии.

Потому что я привыкла ещё до начала публикации своих работ ставить себе «прививку», представлять самые худшие варианты развития событий и морально к ним готовиться. Поэтому ещё перед публикацией романа я уже предполагала, что скажут хейтеры. Я колебалась очень долго, но всё же решила, что этого персонажа стоит попробовать, мне ещё не приходилось работать с такими героями.

Но вот что самое главное. Интуиция подсказала мне, что такой человек как Хуа Чэн наверняка полюбит такого человека как Се Лянь. Поэтому, промучавшись больше полугода, я всё же ударила по столу и постановила: это будешь ты!

Это история о любви. О нежности, о мечте, о том, что невозможно бросить, и о том, кого невозможно забыть.

В средней и старшей школе я иногда придумывала небольшие сюжеты, и у меня почему-то существовало убеждение, что человеку не стоит воспринимать любовь как смысл жизни, нужно иметь собственные амбиции, идеалы, цель в жизни, бла-бла-бла-бла, иначе у тебя не останется собственной души, ты не будешь отдельной личностью бла-бла-бла-бла.

Но впоследствии моё мнение постепенно поменялось. Потому что я обнаружила — несмотря на то, что я всегда говорила, что человеку не стоит придавать любви слишком большое значение, на самом деле мой взгляд более всего привлекали люди, которых постоянно захлёстывали чувства, словно мотыльков, летящих на огонь. Наверное, это и называется «на словах можно презирать, но суть покажет правду»? Как бы то ни было, когда я это разглядела, неизбежно подумала, что в юности мои идеи были слишком уж высокомерными.

Почему человек может безоглядно полюбить другого человека? Разве не смешно? Это ведь настоящее чудо, неужели кто-то действительно на такое способен? Больше похоже на одержимость! И среди сотни тысяч не найдётся один такой! Но если подумать, такого поразительного дурня как Се Лянь, который прилагает усилия, но ничего ими не добивается, который разбивает голову в кровь, но не желает одуматься, точно так же — не найдёшь и одного среди сотни тысяч. Получается, они всё-таки на самом деле идеальная пара.

Я видел тебя в твои самые худшие времена, ну и что с того?

Ты — и есть моя мечта.

3. Пристрастие к истерии и неуёмная жажда бытового юмора

В самом начале я задала «Небожителям» тональность «уютного текста». Я надеялась, что эта история будет чуть нежнее, чувственнее, целительнее и проще. Поэтому сначала в черновике повествование склонялось к хипстерско-деревенской древности (?), где каждый день занимаются огородом, попивают чай, избавляются от мелких демонов, устраивающих пакости, переводят престарелого Цзюнь У через дорогу и всё в таком духе (???). Ради этого я выпила тонну куриного бульона, чтобы промыть себе мозги в надежде легко посмотреть на мир добрыми и ласковыми глазами.

Но реальность доказала, что на данный момент мне всё же больше по душе красочное проявление разнообразных эмоций, любовь, ненависть, страсть и месть на грани жизни и смерти. Описывая каждого персонажа, я в тайне потирала руки в ожидании его истерии. О, как я люблю, как люблю! Люблю тебя до смерти!!! Как я ненавижу, как ненавижу, умри, умри!!! Я не хочу жить!!! Не хочу жить, а-а-а-а-а-а-а!!! Спасите! Спасите! Спасите! Спасите! (…)

Приведу пример. Во время написания сцены убийства 15°^[331] Черноводом, я неожиданно за один день написала 8-10 тысяч знаков^[332].

Потому что мне вообще не требовалось ни о чём размышлять, все диалоги и сюжет сами по себе выстреливали как из автомата, тра-та-та-та. Я вообще не думала о том, почему персонажи так говорят и действуют, я просто была совершенно уверена, что они бы именно так себя повели.

К примеру, почему 15° перед смертью схватил Ши Цинсюаня за горло? Я написала это раньше, чем успела подумать «почему», он уже это сделал, а я только потом поняла — ах, вот почему. Причём это «понимание» — только мои умозаключения о его психике. В общем, он сам схватил брата за горло! Я его не заставляла!