— Мы ему тадысь и голову отвинтим, и бороду перекрасим.

Мать Фекла, поднимаясь по ступенькам крыльца, размышляла вслух:

— Он всю жизнь прожил за своей бородой. Дома куска хлеба нет, а борода расчесана и умаслена, хоть в оклад да в передний угол.

Варвара жила своими счастливыми ожиданиями. Прежде всего, ждала праздника покрова, когда должен был приехать Семен. Чтобы скоротать время, сперва считала недели, а потом и дни. Она не знала, да и не хотела знать, как и с чего начнутся перемены в ее жизни, но верила и вся отдалась своей вере, что для нее приближается самая лучшая, самая чаянная пора. Светлые надежды заметно смягчили и ее характер. Прежде она, строгая, безотказная и удачливая в работе, в семье была властна и сурова, ее побаивался даже сам отец, Алексей Сергеич, и вдруг в нынешнюю осень ее будто подменили: с тремя младшими братишками стала ласкова и добра, со старшей сестрой и ее мужем — тоже добра и почтительна, у отца то и дело искала совета по каждой мелочи, что нравилось Алексею и слегка заботило.

— У нас что, мать, с девкой-то? — спрашивал он жену. — Все «тятенька» да «тятенька». А то, бывалоча, и слова не добьешься. Видно, кому что, девке — жених, — весело вздохнул Алексей. — Так и живем.

— О дочери-то, окстись.

— Не нами заведено, не нами кончится. Ты гляди за ней, не качнулась бы на сторону — я слово дал Тихону Кузьмичу. Гляди вот, нагрянут: будь готова принимать сватов.

Отец, почти не имевший власти над дочерью, был доволен, что сыскал ей жениха и наконец сбудет ее с рук в хороший, капитальный дом. Но мать, Сергеевна, с болью и тревогой глядела на Варвару и знала наперед, что непростое это будет сватовство. В доме Варвара много забрала воли и стала совсем поперешной — другого слова у Сергеевны не было, — поперешная, потому как в любом деле все норовит поставить по-своему, а не как велят. Теперь вот и мучилась Сергеевна горькими догадками, что не чужому выбору радуется Варвара, а затаила на сердце что-то свое, любовное. Уж ей ли, матери, не видеть этого. «Да и что ж в самом-то деле, — совсем по дочери рассуждала Сергеевна, — выталкиваем свою кровиночку, отдаем не знай за кого. Жениха своего, со староверским именем Додон, девка и в глаза не видела. Может, брандахлыст какой. Али того хуже — хромой. Да времена-то, слава богу, не ранешные — силой не отдашь. И то опять, Алексей всячески нахваливает жениха, но ведь не ему жить с этим Додоном».

Сама Варвара помалкивала, да и говорить было пока не о чем, так как не было ни смотрин, ни сватов. Алексей, стакнувшийся с Додоном и отцом его, Тихоном Кузьмичом, тоже пока не мог сказать ничего определенного, хотя и было выпито ими заручное.

Теперь ждали сватов.

А к Варваре как бы пришло запоздалое, но радостное девичество, когда нет иных забот, кроме внимания к себе. Загнанная на мужской работе, она почти не следила за нарядами, умела одеваться в простое, но с красивой небрежностью. Редко ходила на посиделки, не любила румяниться и ворожить. Словом, на все девичьи забавы глядела снисходительно, будто переболела ими и пережила их. И вдруг повадилась в лавку — а деньги у ней всегда были свои, — накупила кружев, сатину, лент, пуговиц, тесьмы. Закрывшись в горнице, день-деньской кроила, шила, примеривала, а потом, оживленная и веселая, показывала свои обновки матери и невестке. Принарядившись, стала похаживать на вечерки, но не для веселья, а чтобы скоротать длинные и особенно нынче тоскливые для нее вечера. И к ней стали заглядывать девчата, хотя дружбы, чтобы душа в душу, между ними не могло возникнуть, потому что Варвара была занята своими думами, своими радостями, и подруги не понимали ее, будто вся она была с ними, говорила, смеялась, вздыхала вместе с ними и в то же время была неуловимо отдалена от них. Девушки удивлялись, что она часто и невпопад то смеялась, то вдруг вся вспыхивала из лица и, смущаясь за свое внезапное волнение, краснела еще более.

Бабы, глядя не непривычно приодетую, зардевшуюся Варвару, судачили:

— Жених надобен девке.

— Не иначе. Вишь, взялась догуливать, знать, последняя осень у девки.

— Алексей, сказывают, с капитальцем подгреб.

— То-то она рада-радешенька.

— Да уж вы, бабы, вовсе…

— Девка всем взяла, дай бог невеста.

— И мастерица.

В конце концов все сошлись на одном: что Варвара засватана и теперь с нетерпением ждет своего сладкого часа. Только Сергеевна в ночных молитвах страдала и плакала за дочь, потому как та проговаривалась ей, что ждет суженого, да не Додоном кличут.

За неделю до покрова у Сергеевны был день рождения, который не заведено было отмечать, но нынче он совпал с воскресеньем, и в доме испекли пирог. Все семейство было в сборе, к застолью управились с делами, прибрались сами и расселись вокруг горячего удавшегося, исходившегося паром пирога с тюменской визигой.

В красном углу сидел сам хозяин Алексей Сергеич, небогатые усы у него вразлет и вывершены на стрелку, костистый подбородок выбрит, правда с огрехами и порезами. Сам легкий, от усов и круглых глаз совсем вострый. Вострым его и на селе зовут. Справа и слева от него рассажены по особице, чтобы вместе не баловались, малые, Мишутка и Никешка, по отцу сухие и вертоглазые. От них по застолью зять, замученный зубной болью, старшая дочь Олена, на сносях, с синими, опавшими подглазьями. Напротив — Варвара, в суровом перегляде с братиками, которые без нее опять крутили швейную машину и запутали в челноке нитки. С угла, ближе к кухне, место Сергеевны, а сама она в новом переднике, румяная от печи и суеты, ждет, чтобы не ушел уже закипающий самовар.

Только-только Алексей взялся за нож и примерился к пирогу, как на улице перед окнами рассыпались веселые звоны колокольчиков. Миша и Никеша сунулись к окошку, вскочили на лавку на колени, запетушили в голос:

— К нам, тятька. К нам.

— С лентами, ух ты!

— А вот тебе лента, а тебе другая, — отец черешком ножа брякнул по стриженым затылкам малых и осадил их. Сам выглянул в окошко: в ворота уже входили двое. Пристывшую дверь в сенках отодрали так сильно и резко, что она взвизгнула на петлях, как собака.

Отталкивая коленями ноги Мишки и сворачивая его с места, отец полез из-за стола, метнув на Варвару короткий, но жесткий взгляд, как бы предупреждая: «Гляди у меня, без фокусов чтобы». Все остальные тоже поглядели на Варвару, удивляясь ее спокойствию и жалея ее, что только одна она не понимает важности приспевшего события. Но смотреть и думать о ней не было времени, так как через порог вступили гости. Они не отошли еще от дверей, а в избе уже сделалось тесно, свежо запахло снегом, морозом, стылыми сапогами и еще чем-то приятно незнакомым. Хозяин суетился, кланялся и казался перед широкими в движениях молодыми людьми совсем легким и маленьким. Перевешивая хозяйскую одежду в угол, освобождал ближние крючки и приглашал раздеваться:

— Вот тутотка, Додон Тихоныч. И вас, как вас… Аха, давай-ко, Ефим, шубейку-то. Ну, сам так сам. Как дорожка, Додон Тихоныч? С вечера-то вьюжило. Настыли небось? Да сейчас согреем. Самовар готов. Варвара, накрой-ка стол в горнице. А в Киргинском логу небось совсем перемело? Да у вас лошадка, смекаю, доброезжая: Тихон Кузьмич худых держать не станет. Как он сам-то? Проходите, проходите.

Гости разделись и вышли из-под полатей на свет. Чуть впереди держался Додон, рослый, поджарый, с большим добродушным ртом, белесыми ресницами и белыми, прямыми, назад зачесанными волосами. Ефим ростом пониже, но шире в плечах, скуласт, в черной бороде, с небольшим чубом над правой бровью. Оба красные, насеченные морозным ветром, и оба возбуждены скорой ездой, приемом, жарко натопленной избой и запахами свежего печева. Додон, разминая руки, кланялся и улыбался доверчивой улыбкой, будто всех давно знал и теперь приятно встретился. Варвары уже не было за столом: Додон безотчетно глянул на дверь кухни, и оттуда с полотенцем через плечо появилась она, сама Варвара: глаза их встретились так внезапно и близко, что ни тот, ни другой не успели отвести их и обменялись долгими пытливыми взглядами. Додон со своей знакомой и доброй улыбкой протянул было руку Варваре, но она посторонилась и с холодным достоинством начала собирать со стола посуду.