— Тут не заперто. Милости просим, Зиночка.

— Вы меня звали, Егор Егорыч? Мне показалось…

Он оглянулся на Яву, которая за столом что-то неотрывно писала, и пожал плечами:

— Да вроде нет. Нет, не звали. Но не откажемся от приглашения на чашку чаю.

— Мне мамонька наказывала… велела, чтобы вы посмотрели дверной замок.

— Опять небось тот самый, на кухне?

— Тот самый, — отвечала Зина машинально, совсем потупясь и напряженно поднимая и без того высокие брови. Углы губ ее, в ямочках, чуточку вздрагивали. Страхов понял, что Зиночка чем-то встревожена, что-то хочет сказать ему, пошел следом за нею, а в гостиной опередил ее, взял за плечи и взглядом своих острых глаз заставил ее глядеть на него.

— Что с вами, Зинаида Васильевна? Ведь я все вижу, и вы должны признаться.

Она вдруг опустилась перед ним на колени и, схватив его за руку, прижалась к ней своими горячими губами:

— Да ай, вы слепой, Егор Егорыч. Она погубит вас. Погубит. От нее смертью пахнет. Тленом.

— Зиночка. Зинаида Васильевна, кто? От кого пахнет? — Он поднимал ее с колен и со страхом оглядывался на оставленную открытой дверь, уже поняв, чем вызвана тревога Зины. Посадив ее на мягкий стул, захлопнул дверь и, вернувшись, низко наклонился к Зине:

— Так нельзя, Зинаида Васильевна. Скажите на милость, на что это похоже. Не зная человека. У меня перед вами нет секретов. Вы знаете, я во всем доверяю вам. И вас прошу в свою очередь доверять мне и моим друзьям. Это она для нас — просто Ява, — он совсем понизил голос. — На самом деле имя ее известно всей Европе. Она талантливый журналист. Да и главное-то, Зинаида Васильевна, как на духу перед вами, она дает мне уроки немецкого языка. Стыдно в моем возрасте заниматься ребячеством, да — как видите — приходится. Давайте, я познакомлю вас ближе. Уверяю, вы полюбите ее.

Зина уже оправилась от своего беспамятства, чувствовала себя сконфуженной и виноватой, однако от слов своих не отказалась:

— Простите меня, Егор Егорыч, знать, не в свое дело сунулась я, да вы-то все-таки возьмите на заметку. Погубит она вас. Затянет в такое… Как хотите, они — эти люди — без сердца.

— Да откуда это у вас? — Ее тревога, чувствовалось, передалась и Страхову, он отстранился от Зины и, прищурившись, стал издали озабоченно рассматривать ее. И она подняла свои ясные глаза, упрямо встретив его острый сталистый взгляд.

— Я их знаю и сроду боюсь таких. Вот и за вас теперь. Однако идите к ней. Каждому вашему слову я верю, Егор Егорыч. Ради вас и ей буду верить. Я поняла. Поняла.

— Умница вы, Зинаида Васильевна. Право, умница. Теперь я пойду.

На этом они и разошлись.

— Она что, эта девица? В каких вы с ней отношениях? — без особого интереса спросила Ява, когда вернулся Страхов.

— Хозяйская дочь, живет частными уроками. Что еще?

— Держите ее немного от себя. Так лучше. Думаю, в такой редакции можно и обнародовать, — Ява подала Страхову исписанный листок бумаги, а сама вышла из-за стола, села в низкое широкое кресло, легко раздвинув по ширине его свои острые даже под толстой юбкой колени. Закурила. Округлив губы и сильно выдувая бесцветный дым, говорила: — А у него есть дочь на выданье. Офицерье его полка увивается возле генеральской дочки. Небось кикимора какая-нибудь. Но и ее можно письмецом порадовать. Пусть потерзается. Пусть знает жена. Пусть знают дети. Все можно понять только через себя. На своей шкуре.

— А я все еще думаю. Думаю, посылать или не стоит, — возразил Страхов и, подпрыгнув к двери, пинком распахнул ее — там никого не было: он закрыл дверь и с прежней рассудительностью продолжал: — Ведь насторожим генерала, его охрану — это раз. И осложним свои действия — два. Да и третье еще…

— Товарищ Егор, — властно остановила Ява и, откинув голову на спинку кресла, закрыла глаза. Страхов поглядел на ее худое опрокинутое лицо с темными провалами глазниц и сухой острой челюстью, внезапно и твердо подумал: «Не она все это решила — значит, только так и надо». И больше не спорил, хотя в душе и не был согласен с Явой.

— Устала я от ваших сомнений, а самое-то главное еще впереди. — Ява сердито вдавила в пепельницу окурок папиросы «Кальян» с испачканным в губной помаде мундштуком.

— Скажете вы тоже — сомнения. Пустяки все это, если созрело решение. А вот к чему подметные письма — не пойму.

— Казнь, товарищ Егор, не только наказанье смертью, но и урок. Он после смерти ни добра, ни зла не сделает. А для других тиранов урок. Пусть они знают, что и над ними есть судьи и карающая рука правды. Да и мы не убийцы из-за угла, мы идем в открытую на встречные пули. Мы люди с крепкими нервами. Они должны знать, с кем имеют дело.

Ява косым и кратким взглядом из-под ресниц посмотрела на Страхова и, тут же прикрыв глаза, обдумала его лицо: в нем не было ни колебания, ни лжи, не было и возбуждения — твердая простота. «Ровен — все сделает», — одобрила она.

— Читайте, товарищ Егор, без сокращений.

Страхов сел за стол и, весь с бумагой подавшись в сторону Явы, стал читать вполголоса, она слушала, не открывая глаз.

Страхов оказался прав: генерал Штофф, уведомленный о готовящемся на него покушении, принял самые обширные меры безопасности, окружив себя и свою семью агентами охранного отделения, а выезды предпринимал только в сопровождении усиленного наряда гвардейцев. Все это значительно осложнило действия активной группы и потребовало от нее несколько раз пересмотреть план покушения.

Наконец был выбран последний вариант, суливший верную удачу, — выследить генерала на его даче в селе Луизино, что недалеко от железнодорожной станции Новый Петергоф.

Чтобы свести счеты с генералом, стрелять в него взялся Егор Егорыч, определивший для себя, что это главная задача его жизни. Он тщательно готовился: собирал о генерале всевозможные сведения, бывал возле его петербургского дома на Екатерининском канале, даже видел его один раз в карете, окруженной верховыми.

В эти дни Страхов жил радостным чувством своей силы и решимости, сознавая беспредельную и твердую власть над генералом, которого ничто и никто не спасет от мести. Добрым словом он вспоминал Яву, настоявшую послать генералу письмо, которое всему делу придало определенность, сделало суд над генералом обязательным, открытым, как всякое законное и справедливое дело. Но самое важное состояло в том, что о нависшей опасности знал не только сам генерал, но знали и окружающие его, знала семья, следовательно, ему надо было все время бодриться, играть роль незапуганного, а в то же время нельзя было оставаться равнодушным, так как убийства высокопоставленных лиц с грозным предупреждением стали не шантажом, а неотвратимым фактом. Так были убиты петербургский градоначальник Лауниц, жандармский полковник Пауло, начальник следственного отдела тайной полиции Жерехов, генерал-губернатор в Финляндии Бобриков.

В книжной лавке на Сампсониевском проспекте Огородов купил книжку Дмитрия Никифоровича Кайгородова «Черная семья». Она привлекла его своим загадочным названием, обещавшим интересное чтение о тайных людях из «черной семьи». Вернувшись домой и попив чаю, он принялся за чтение. И велико же было его удивление, когда узнал, что автор взялся рассказать ему не о подвигах темных героев, а всего лишь о птицах с черным оперением, извечных спутниках пахаря: скворцах, галках, воронах и грачах. Семен и не подозревал, что о примелькавшихся деревенских птицах вороньего рода, не имеющих ни богатого оперения, ни сладкозвучных голосов, более того, подчас презираемых крестьянским людом, можно писать с таким глубоким, захватывающим интересом.