А однажды она мне послужила оружием. Случилось это как раз после разгрома Подковы. Мы, казаки, тогда малыми силами пробивались в Дикую Степь, мимо польских разъездов.

Хуже всего было с провиантом, непросто было его добывать. Куда не подашься за едой — в город ли, в деревню, — на въезде тебя встречают польские ратники. А у них глаз наметан — по осанке да манере держаться вмиг узнавали казака!

Помнится, мне в тот раз выпал жребий идти в город за провизией. Взял я у братьев наши общие деньги да одежку, в коей мог сойти за мирного хлопа: залатанные шаровары, потертую свитку, шапку, на которую нельзя было глядеть без слез.

Натянул я ее глубоко, чтобы спрятать ненавистную ляхам стрижку, вынул из уха казачью серьгу и пошел на добычу, как простой бедняк. В город стражники меня пропустили, и харчи я прикупил без затруднений.

А вот на выходе из города сия хитрость дала осечку. Один из ляхов узрел в моем ухе прокол от серьги и пошел за мной следом. Догнал меня у самых городских ворот и сорвал с головы шапку.

А у меня под шапкой — казачий чупер! Что тут началось! Стражники, что у ворот, со всех сторон набежали. А при мне — ни сабли, ни ножа — я ведь все оружие братьям оставил, чтобы сойти в глазах ляхов за мирного селянина…

Обступили меня ироды, глумятся, зубоскалят. Ну, мыслю, повеселятся немного и зарубят. А воля — рядом, за городской стеной. Жалко было отдавать жизнь задаром. Тут я и вспомнил о своем обереге.

Выхватил я из-за кушака лошадиную челюсть и давай крушить ею стражников что есть силы. Человек пять или шесть поверг на землю, и пока они в себя приходили, вскочил на коня и вырвался за городские стены!..

— А коня где раздобыл? — полюбопытствовал боярин.

— У них же, у ляхов, и взял, — невозмутимо ответил Щелепа, — не пропадать же добру!

— Выходит, ты повторил подвиг Самсона, — вспомнил похождения библейского силача Дмитрий, — «подобрал он челюсть ослиную и перебил филистимлянам голени и бедра»!

— Нет, по бедрам и голеням я их не бил, — отрицательно покачал головой казак, — все больше, по зубам да по шеям. Хотя нет, одному я по ногам все же въехал. Вернее, промеж ног. Тому ретивому молодцу, что сорвал с меня шапку!..

Его товарищи, сидевшие у костра, покатились от хохота.

— Видишь, боярин, как у нас зарабатывают, прозвища! — обернулся к Бутурлину, отпив из меха браги, Щерба. — Иной раз привозят даже с чужбины.

Тур покойный добыл себе имя в италийских землях. Не знаю, как его туда занесла судьба, но он воевал на стороне франков против Германии. За высокий рост франки прозвали его Тур, что на их наречии означает «башня».

— Я-то думал, что причиной прозвища стал его голос, — искренне изумился словам казака Дмитрий, — густой, зычный, как у лесного тура…

— Мы все поначалу так считали, — кивнул ему казак, — пока Тур сам не открыл нам правду.

— Дивно, что ему пришлось побывать так далеко от дома. Я и помыслить не мог, что казаки участвовали в войнах Латинского Мира…

— А что тут дивного? — пожал плечами Щерба, — твой приятель, Газда, тоже проехал половину Латинских земель!..

— Не преувеличивай, брат! — вмешался в беседу Газда. — Италию да Германию я, верно, прошел, а вот Франкию да Гиспанию мне повидать не удалось…

— Как знать, может, еще и удастся! — хитро подмигнул ему Щерба. — Нам, казакам, от походов зарекаться нельзя, грех это!

— А чем ты заслужил свое прозвище? — обратился к казаку Бутурлин. — У тебя-то в зубах нет щербин.

— У меня, верно, нет, — усмехнулся новый знакомый, — зато у врагов, дравшихся со мной, остались! Сказать по правде, ты один из немногих, с кем я бился на равных. И сегодня ты не единожды мог размазать мне рожу кулаком, однако того не сделал. Может, скажешь, отчего?

— Отчего? — поднял на него взор Дмитрий. — Помнишь, ты говорил, что негоже нам, православным, христианскую кровь проливать? А я вот подумал, что и плоть христианскую нам калечить тоже ни к чему…

Я к вам хотел с просьбой обратиться, раз уж свел нас Господь. Не знаю, как вы к ней отнесетесь, но иного выхода у меня нет.

— Помнишь, — обернулся он к Гуляй Секире, — когда вы меня встретили в степи, я сказал, что ищу друга и врага. Первого — чтобы обнять, второго — чтобы покарать за его злодеяния!

— Что ж, было такое, — кивнул седоусый богатырь, — и что ты этим хочешь сказать?

— Друга я обнял, — кивнул в сторону Газды Бутурлин, — осталось найти и покарать врага!

— И кто твой враг? — насторожился Щерба. — Выкладывай, боярин, раз уж пируешь с нами!

Дмитрий поведал новым знакомым историю своей погони за посланником Тевтонского Братства, поставляющим бронебойные стрелы нукерам Валибея. И чем дальше заходил в своем повествовании Бутурлин, тем больше мрачнел Щерба и тем более неприветливыми становились взоры казаков.

— В опасное дело ты ввязался, боярин, — задумчиво произнес Щерба, выслушав рассказ московита, — и отступать тебе, верно, некуда. Только какой помощи ты ждешь от нас?

— Помогите мне выследить тевтонца, а остальное я сделаю сам!

— А если мы откажем тебе в помощи? — прищурился казак.

— Тогда я поступлю так, как решил еще до встречи с вами. Попаду в плен к татарам и открою им свое имя. Немец не откажет себе в удовольствии убить меня лично, а для этого он должен приблизиться ко мне.

А там уж я найду способ рассчитаться с ним за его темные дела!

— Ты мыслишь, татары тебе позволят расправиться с ним? — недоверчиво воззрился на него Щерба. — Дотянуться руками до немца ты сможешь лишь в том случае, если он пожелает сойтись с тобой в поединке. А это едва ли возможно. Судя по тому, что ты нам поведал, он не из тех, кто любит честный бой.

— Потому я и решился обратиться к вам за помощью. Вместе у нас больше шансов его изловить…

— Ты хочешь, московит, чтобы мы для тебя таскали каштаны из огня? — раздался чей-то насмешливый голос. — С чего это нам стараться для Москвы?

— Потому что стрелы, кои сегодня летят в московитов, завтра могут полететь в вас! — ответил, поднимаясь, Бутурлин. — Чужая боль может вскоре стать вашей болью!

— Когда станет, тогда и поговорим! — зазвучали со всех сторон возмущенные голоса. — Ныне нам нет проку воевать на твоей стороне!

— Дайте мне сказать, братья! — обратился к собранию Газда. — Помните нашего мертвого друга, Степана Ковригу?

— Помним, как же! — закивали чубами казаки. — Добрый товарищ был и воин хоть куда!..

— А помните, как он погиб? — обвел присутствующих горящими глазами Газда. — Ему вогнал в спину стрелу один из людей Валибея! Вы все дивились тому, что стрела пробила щит Степана, кольчугу и дошла до самого сердца!

Похоже, стрела была из тех, что поставляет Валибею тевтонец. Лишь немцы ныне куют наконечники, не боящиеся никакой брони.

Хотим мы того или нет, чужая боль уже стала нашей!

— Татарина, что убил Ковригу, мы самого истыкали стрелами, — хмуро заметил Щелепа, — так что кровь Степана не осталась не отмщенной!

— Верно, — согласился с ним Газда, — однако с немцем, виноватым в смерти нашего брата не меньше татарина, мы так и не рассчитались!

Над казацким станом воцарилось хмурое молчание. Большинство из присутствовавших здесь степняков признавали правоту Газды, но не испытывали желания влезать в чужую войну.

Видя это, Щерба вновь обратил взгляд на Бутурлина.

— Скажи, боярин, — обратился он к московиту с нежданным вопросом, — ты когда-нибудь видел Днепр?

— Приходилось… — кивнул Бутурлин, еще не понимая, куда клонит казак.

— Правда, что нет реки шире и красивее его?

— О красоте судить не берусь, но есть реки и шире, — не стал лукавить Дмитрий, — Волга превосходит Днепр шириной.

— Ну, разве что в низовьях…

— Да она и в верховьях не уступит Днепру в полноводности. Только к чему сии вопросы, Щерба?

По лицу казака пробежала тень недовольства.

— Видишь, тебе не оценить красоты моей великой реки… — произнес он с хмурой усмешкой. — Разные мы с тобой, боярин, и умом, и сердцем!..