Посему он не спешил с выстрелом, ожидая, когда облюбованная им цель приблизится на расстояние, с коего невозможно будет промахнуться. В точности боя своего оружия швед не сомневался.

Хитроумное устройство для воспламенения пороха позволяло ему стрелять, не отрывая взор от мишени. Вращающийся на оси рычажок с зажимом для тлеющего фитиля подносился к затравке легким нажатием пальца.

Сей изобретенный Бродериксеном механизм был предметом его гордости. Удивительно простой и надежный, он легко разбирался на части и мог быть спрятан среди других мелких вещей. Ральф мнил, что его изобретение ждет великое будущее.

Прежние неуклюжие пищали, воспламеняющиеся от лучины, уходили в небытие, уступая место более легкому, удобному в пользовании оружию. Но и оно было далеко от совершенства.

Необходимость вручную подносить фитиль к затравке вынуждала кулевринера отвлекался от цели, что пагубно сказывалось на меткости выстрела. И созданное талантом шведа приспособление могло существенно исправить сей недостаток огнестрельного оружия…

Но Ральф думал не только об убийстве Великого Князя. Устраняя его, он должен был сохранить собственную жизнь и посему продумывал пути побега из Москвы с той же тщательностью, что и план покушения на жизнь Московского Владыки.

Времени, чтобы уйти с места событий, у него было в обрез. Конечно же, он мог вернуться назад через заведение Анфимьевны, но это несло с собой риск быть схваченным рыскающими повсюду стражниками.

Ральф представил, какой шум поднимется в городе после устранения Московского правителя. В поисках убийц стража перевернет все вверх дном, в первую очередь обрушившись с подозрениями на пришлый люд и гостей столицы.

Ему следовало покинуть Москву, прежде чем опомнятся потрясенные смертью Властителя воины его свиты. И тут судьба вновь указала шведу верный путь решения сей головоломки…

К одной из стен каланчи примыкал конный дворик, где возчики дров оставили на ночь свои возы и телеги. Но не они одни собирались гостить сей ночью на Москве. Перегнувшись через ограждение горжи, Ральф увидел длинный обоз с сеном, въезжающий на подворье Анфимьевны.

Для одного воза не нашлось места в общем ряду, и возница, не мудрствуя лукаво, отогнал его вглубь двора, под самую стену пожарной каланчи. При виде огромной копны сена, выросшей у подножья его обители, швед вознес Небу благодарственную молитву.

Он знал, что делать, если московская стража перекроет ему обратный путь…

…Желанная мишень неторопливо приближалась к месту засады. Рослый княжеский жеребец шел гордой поступью, неся Владыку Московии навстречу его смерти. Бродериксен уже мог рассмотреть черты лица Князя, его расшитый золотом наряд.

Уложив ствол пищали на край ограждения, он прицелился в свою жертву. Вначале швед намеривался пробить пулей сердце Властителя, но когда тот подъехал ближе, изменил замысел.

Попасть в грудь было проще, чем в голову, но под кафтаном вождя московитов мог быть поддет панцирь, лицо же было явно не защищено.

Приникнув щекой к ложу пищали, Ральф навел ствол меж глаз Великого Князя. Указательный палец привычно лег на рычажок, подносящий к пороховой затравке фитиль…

Но замыслам лазутчика не суждено было осуществиться. В миг, когда Бродериксен собирался стрелять, за спиной у него загремели шаги. Вздрогнув от неожиданности, швед обернулся на звук.

Прежде чем он успел что-либо сообразить, из люка в полу горжи на площадку высыпали вооруженные люди. Одним из них был тот самый казак, коего Ральф встретил намедни, выезжая с княжьего двора. Другой, совсем юный, одетый по-польски, походил на мелкопоместного шляхтича Унии.

Но в глаза Бродериксену бросился противник, первым ворвавшийся на горжу каланчи, — крепко сбитый московит с короткой бородой и широко расставленными серыми глазами.

При виде его в памяти шведа промелькнул рассказ Зигфрида об убийце непобедимого фон Велля — боярине Бутурлине.

Прежде Ральф с ним не сталкивался и даже с чужих слов не ведал, как выглядит боярин. Но, встретив взгляд московита, он понял: перед ним никто иной, как Бутурлин.

Времени обдумывать дальнейшие действия у Бродериксена не оставалось. Каждое упущенное мгновение могло стоить ему жизни, тем паче, что в руках троицы блестели обнаженные клинки.

Забыв о своей мишени, швед развернул к врагам пищаль и выпустил пулю навстречу Бутурлину. Чуя, что с троими противниками ему не справиться, он решил убить самого опасного из них.

Но московит, не уступавший ему в быстроте, успел пригнуться, и свинцовый орех пролетел над его головой, расколов надвое балку парапета.

С яростным криком казак выхватил из-за пояса сарацинский ятаган и метнул его в шведа. Бродериксен уклонился от броска, и кривой нож казака с хрустом вошел у самого его уха в один из столбов, несущих навес горжи.

Осознав свою неудачу, Ральф обратился в бегство. Метнувшись к краю площадки, он перепрыгнул парапет и камнем полетел вниз. Подобный поступок мог показаться безумием, но, перегнувшись через ограждение, Дмитрий и его спутники увидели, что шведом руководил трезвый расчет.

У подножия башни стоял воз, груженый сеном. Благополучно приземлившись на него, лазутчик скатился вниз и что есть духу припустил к воротам.

Не раздумывая, Бутурлин и Газда последовали за врагом, мгновение спустя их догнал Флориан. Но на сей раз удача изменила побратимам. У коновязи, при входе в конный двор, ждала хозяина чья-то лошадь. Подбежав к ней, швед обрубил ножом поводья, коими она была привязана к столбу, вскочил в седло и птицей вылеиел за ворота.

— Стой, вражина! — в отчаянии закричал Газда, выхватывая из ножен саблю. — Порешу нечисть!!!

Но было уже поздно. Тать скрылся вдалеке.

Эвелина не знала, радоваться ей или горевать. С одной стороны, девушка была признательна человеку, спасшему ей жизнь, с другой стороны — в молодом рыцаре ее что-то настораживало и смущало.

Причина ее стеснения крылась не в речах или манерах провожатого. Ольгерд вел себя безупречно. Как и пологалось шляхтичу, он был учтив и предупредителен, не докучал княжне излишней словоохотливостью или слишком пристальным взором.

Но во всем его облике присутствовало нечто, заставлявшее дочь Корибута стыдливо опускать глаза. Еще во время их последней встречи, когда Эва навещала раненого спасителя в лазарете, ей показалось, что Ольгерд смотрит на нее с каким-то особым чувством.

Подобный взгляд не мог быть знаком уважения к титулу княжны или заслугам перед Державой ее отца. Присутствующие в нем радость и грусть свидетельствовали о том, что рыцарь поражен недугом любви.

Осознавая себя причиной столь тяжкой хвори, Эвелина чувствовала в душе некую скованность. Будь ее сердце свободно, она, возможно, ответила бы взаимностью на чувства своего паладина.

Но в девичьем сердце жил Бутурлин, и Эва не могла пустить в него другого. Она сознавала, что причиняет тем боль Ольгерду, но ничего не могла с собой поделать.

Добрую треть пути до ближайшего селения они проехали в задумчивой тишине. Чувствуя, что поступает невежливо, княжна первая осмелилась разорвать молчание.

— Как вы чувствуете себя, рыцарь? — обратилась она к Ольгерду с вопросом. — Вас не тревожат раны?

— Отнюдь, вельможная панна, — учтиво поклонился ей в седле Ольгерд, — ваши молитвы и бальзам меня исцелили. Прошу, не тревожьтесь о моем самочувствии. Я рад, что именно мне выпало сопровождать вас в сей поездке!

Сказано это было вполне искренне и даже с улыбкой, но Эвелину не мог обмануть бодрый тон провожатого. По его бледности и проступавшей на лбу испарине было видно, что хворь еще не отпустила шляхтича из своих объятий.

— Жаркий день нынче выдался, — произнес Ольгерд, пытаясь отвлечь княжну от своего недомогания, — еще не наступил полдень, а солнце уже так жжет!

— Самое время передохнуть! — подняла на него глаза Эвелина. — Может быть, вы, шляхтич, и не устали, но я уже изрядно утомлена дорогой!