Датчанин носил за голенищем нож, острый, как бритва, но, увы, недостаточно длинный, чтобы на равных противостоять клинкам подмастерьев.

Сопя, как рассерженный вепрь, Рыжий рванулся в атаку. Помощи Харальду было ждать неоткуда, да он ее и не ждал. Проскользнув под гибельным лезвием тесака, датчанин сходу вогнал клинок в брюхо неприятеля и, продолжая движение, потянул нож за собой.

Верзила осознал, что с ним случилось, лишь тогда, когда на ноги ему выпали внутренности. Взвыв нежданно тонким голосом, он попытался удержать их руками, но силы его покинули, и он упокоился в луже собственной крови.

Второй подмастерье не понял урока и повторил попытку убить Харальда с тем же результатом. На сей раз датчанин не стал уклоняться от его удара, а сработал на опережение. Отбив ножом выпад противника, он перерезал ему сухожилия руки, сжимавшей оружие, и, прежде чем враг отпрянул назад, вогнал клинок ему в горло.

Клокоча распоротым кадыком, подмастерье повалился навзничь и забился в судорогах. Последний из врагов метнул в Харальда топорик, от которого тот сумел увернуться, и бросился наутек.

Отпустить его датчанин не мог. Подмастерье едва ли оценит его великодушие и приведет сюда стражу, а за убийство двух горожан, полагалась смертная казнь.

Перехватив нож за клинок, Харальд с размаху метнул его в спину убегающего врага. Совершив в воздухе полуоборот, нож вошел ему чуть ниже левой лопатки. Словно споткнувшись, подмастерье рухнул на мостовую, обдав ее хлынувшей из горла кровью.

На счастье датчанина, свидетелем его битвы был лишь бледный месяц, выглянувший на мгновение в разрывы туч. Нужно было как можно скорее покинуть это проклятое место и бежать на другой конец города, дабы никто не заподозрил его в убийстве подмастерьев.

Склонившись над трупом, Харальд освободил нож, вытер об одежду убитого и хотел спрятать за голенище.

— Хорошая, работа! — раздался у него за спиной насмешливый голос, от звука которого внутренности старого пирата свело могильным холодом. — Считай, плаху ты уже заслужил!

Стремительно обернувшись, Харальд едва не налетел на острие меча, выставленного перед собой рослой, закутанной в плащ фигурой. Из-под надвинутого на лоб капюшона холодно горели неумолимые глаза, врезавшиеся в память датчанина со времен Готландского побоища.

На миг Харальд испытал жгучее желание метнуть нож в сердце своего преследователя. Но, встретившись с ним взглядом, понял — не успеет.

— Отдай мне нож, — произнес тевтонец, — рукоятью вперед, попытаешься меня убить — умрешь сам!

Острие меча уперлось Харальду в ямку под кадыком. Он знал: одно неверное движение, и тевтонец проткнет его с той легкостью, с коей он сам отправил на тот свет своих незадачливых убийц.

Рука датчанина против воли повернула в пальцах нож и протянула его врагу.

— Что тебе от меня нужно? — сдавленно произнес Харальд.

— Угостить старого друга вином, — ухмыльнулся, пряча под плащом оружие, тевтонец, — а заодно потолковать с тобой о вещах, кои нам обоим небезынтересны!..

Восточный ветер донес до слуха Дмитрия лошадиное ржание. С тех пор, как, покинув казачий стан, боярин шел навстречу солнцу, ему порой чудилось, что он слышит вдали конский топот и лязг оружия. Но всякий раз оказывалось, что c ним играют злую шутку затяжное ожидание и усталость.

Однако на сей раз московит не обманулся. Заслышав голос другой лошади, его жеребец насторожил уши и ответил призывным ржанием.

Стегнув коня плетью, Дмитрий взлетел на ближайший холм, чтобы обозреть окрестности, и тут же увидел всадника, глядящего на него с вершины соседнего холма.

Сомнений не было: на сей раз Бутурлин встретил татарина, одного из дозорных кочевой орды. Но даже если бы Дмитрий не был в этом уверен, степняк поспешил его убедить.

Вскинув лук, он выпустил в московита стрелу. Боярин успел прикрыться щитом, и стрела впилась в него с сухим хрустом, пробив насквозь слои кожи и древесины.

Сердце Дмитрия учащенно забилось, когда он увидел торчащий из щита наконечник. Граненый, узкобедрый, он был откован из того же светлого металла, что и прочее оружие, поставляемое тевтонцем воинству Валибея.

Издевательски помахав рукой московиту, степняк развернул коня и поскакал прочь. Дмитрий дал жеребцу шпоры и устремился вдогонку. Он знал, что враг завлекает его в западню, но после того как боярин узрел немецкую стрелу, у него не оставалось иного выхода, как следовать за неприятелем.

Долго гнаться ему не пришлось. Конь Дмитрия был выносливее вороной лошадки противника, и вскоре боярин его настиг. Обернувшись в седле, кочевник дважды выстрелил в московита.

От первой стрелы Дмитрий ушел, пригнувшись в седле, вторая пробила московский щит, чудом не пригвоздив к нему руку боярина. Не дожидаясь, когда враг достанет из колчана третью стрелу, Бутурлин обнажил саблю и ринулся в бой.

Но супостат не уступал ему ни в силе, ни в проворстве. Отбив щитом саблю московита, он выхватил из ножен собственный клинок и обрушил на Дмитрия град быстрых, как молния, ударов.

Прорубиться сквозь его оборону было непросто. Уступавший боярину в росте и ширине плеч, татарин был на удивление вынослив и ловок, а его искусству фехтования могли позавидовать многие ратные мужи.

И хотя Бутурлин сумел разглядеть погрешности в защите недруга, воспользоваться ими он не спешил. Сильный противник вызывал у него уважение, да и пользы от пленного было больше, чем от мертвеца.

Голову степняка защищал остроконечный шлем с пучком конских волос на верхушке и железной маской, скрывавшей лицо. Дмитрий знал, что если по ней крепко ударить, татарин не погибнет, но будет оглушен.

Посему, уклонившись от вражеского замаха, Бутурлин рубонул татарина по личине. Тот пригнулся, прячась за щит, но клинок московита зацепил верхушку его шишака и сшиб шлем с головы недруга.

За годы войн и походов, Дмитрий повидал всякое и редко чему удивлялся, но на сей раз не смог сдержать изумленный возглас. Грозный воин, стоивший в битве троих бойцов, оказался женщиной.

У нее были угольно черные волосы, заплетенные в тугую косу, злой белозубый оскал и яркие синие глаза, пылающие яростью на смуглом лице.

Рассмотреть ее более подробно Бутурлин не успел. Оружие врага было нацелено ему в темя, и Дмитрий закрылся щитом, отводя гибельный удар. Ему повезло. Столкнувшись с железным навершьем щита, татарский клинок преломился надвое.

Это не обескуражило степную воительницу. Отбросив бесполезный крыж, она выхватила из ножен кинжал и бросилась на Бутурлина с проворством рыси.

Ей удалось вытолкнуть московита из седла, но Дмитрий в падении перевернул степнячку спиной вниз, и она ударилась затылком оземь. Прежде чем оглушенная противница пришла в себя, боярин обезоружил ее и крепко связал кожаной бечевой.

Обычно в таких случаях врага вязали «в козлы», стягивая разом веревкой руки и ноги. Но Дмитрий не мог так поступить с женщиной, пусть даже с врагом, и ограничился тем, что стянул ей порознь щиколотки и запястья.

Какое-то время она извивалась, словно змея, пытаясь избавиться от пут. Но осознав тщету своих усилий, присмирела, перестала биться, и лишь взор ее по-прежнему пылал ненавистью к московиту.

Теперь, когда яростная гримаса сошла с лица татарки, Дмитрий смог наконец его рассмотреть. Едва ли пленнице было больше двадцати лет от роду, и при иных обстоятельствах боярин, возможно, счел бы ее красивой.

Было что-то завораживающее в ее бездонных, вытянутых к вискам глазах, тонком, чуть вздернутом носе, и безупречной линии рта. Красоту девушки не портил даже шрам, тянувшийся через левую щеку от ноздри к уху.

— Почему ты не убил меня? — хрипло произнесла она по-русски. — Я бы тебя зарезала без колебаний!

— В твоей смерти не было нужды, — ответил Дмитрий, присаживаясь на корточки подле пленницы, — ты мне нужнее живьем.

— Хочешь овладеть мной? — губы красавицы искривились в презрительной усмешке. — Только попробуй, неверный! Я мигом перегрызу тебе кадык!