Без сторонней помощи ты сколотил отряд, почти два года наводивший ужас на неверных. Подумай, сколько татар встанут под твой туг, когда тебя поддержит Высокая Порта!

Глаза мурзы вспыхнули алчным огнем, как у волка, почуявшего запах добычи, однако он все еще сомневался в искренности Аги.

— Скажи, ты часом не играешь со мной? — лицо Илькера исказилось в хищной ухмылке. — Если так, то берегись!

— Я был готов к тому, что ты мне не поверишь! — сокрушенно вздохнул Демир-Ага. — Что ж, оставим все, как есть!

— Да погоди же! — вскричал Илькер, видя, что турок собрался уходить. — Я не сказал, что не верю тебе! Но мне бы хотелось знать, каких действий от меня ждет Высокая Порта…

— Многое от тебя не потребуется! — поспешил заверить его Ага. — Бейся на стороне Радзивила и следуй моим советам. Для татарских нукеров ты по-прежнему вожак их стаи…

И вот еще что! Вели своим людям не враждовать с казаками. Ваше противоборство ослабляет войско, а для того, чтобы Радзивил исполнил волю Султана, оно должно быть крепким!

— Казаки!.. — в ярости скрипнул зубами Илькер. — Как бы я хотел перерезать сих неверных свиней!

— Перережешь, когда придет время, — многообещающе улыбнулся Демир, — глядишь, я еще попрошу тебя принести мне голову Радзивила!

— А с тобой не соскучишься! — восхищенно промолвил Мурза, не ожидавший от турка подобных слов. — Но, как я разумею, с такой просьбой ты обратишься ко мне нескоро?

— Как знать! — Демир обратил взор к небу. — Грядущее ведомо лишь Аллаху. Все зависит от его воли и воли Султана. В любой миг она может измениться, и тогда…

Демир не договорил, предоставив мурзе самому додумать окончание фразы. Очумело повертев головой, Илькер направил коня к свому стану. Ему нужно было переварить услышанное от турка.

— Что ж, своей цели я достиг! — с презрительной улыбкой произнес Ага вслед удаляющемуся татарину. — Наслаждайся, дикарь, мыслью о грядущем наместничестве на Украйне.

Едва ты исполнишь то немногое, на что способен, твоя голова первой падет с плеч!..

Когда багровое солнце коснулось верхушек леса, отряд Бутурлина встал на ночлег. Затемно покинув сонный Поганин, Дмитрий и его спутники весь день продвигались на запад, туда, где, по словам их пленника, следовало искать Эвелину.

Видя, что иного выхода у него нет, Ловчий согласился выдать боярину место пребывания похищенной им княжны. Казалось, тать смирился со своей участью.

Всю дорогу он держался так, словно не помышлял о побеге. Но, как выяснилось, сим поведением людолов лишь пытался усыпить бдительность своих пленителей.

И ему это почти удалось. Когда на привале Харальд развязал Ловчему руки, дабы тот мог перекусить, разбойник оттолкнул датчанина, вскочил на его лошадь и рванулся прочь.

Дмитрий с Газдой хотели догнать беглеца конными, но Харальд опередил их. Вложив в пращу обшитый мехом камень, он метнул его вслед татю.

Пущенный им снаряд ударил похитителя по затылку, и тот, раскинув руки, повалился с коня навзничь. Прежде чем он пришел в чувство, Бутурлин и Газда подбежали к нему и, крепко связав, отволокли к костру. Однако сознание не спешило возвращаться к людолову.

— Ты хоть не убил его? — вопросил Харальда Дмитрий, встревоженный тем, что пленник не подает признаков жизни.

— Что ж я, силу не соразмеряю? — слегка обиделся датчанин. — Камень обернут мехом, как для охоты на белок, да и бросал я его не в полную силу…

— Ловко же ты управляешься с пращой! — не сдержал своего восторга Газда. — Прямо-таки библейский Давид! Где только научился такому искусству?

— Там, откуда я родом, сему учатся с детства… — равнодушно ответил бывший пират. — Знаешь, какие игры у наших мальчишек?

Выстроят мальчуганы горку из валунов и обстреливают камнями, пока не развалят до основания! Так и обретают навык. Годам к восьми-десяти каждый владеет пращой не хуже меня…

Умение сие не раз их потом выручит. Зверя хищного поможет от стада отогнать, сбить в лет ястреба, повадившегося таскать кур, да мало ли еще чего…

— Ястреба в лет? — изумился искусству датских пастушков Дмитрий. — Воистину век живи-век учись!

— Мы и учимся! — кивнул ему датчанин. — Посему и достигаем высот в своем ремесле. Но такая дичь мне чести не принесет.

Я, может, и не хуже Давида бросаю камни, да только наш пленник — не Голиаф, а пакостник мелкий с повадками хорька…

— С хорька хоть шкуру снять можно! — усмехнулся Газда. — А от сего ирода какой прок?

Глухо застонав, Ловчий открыл глаза. Подхватив его под локти, Харальд и Газда прислонили татя к стволу поверженного бурей дерева.

— Что ж ты так! — обратился к пленнику с укором Бутурлин. — Помнится, обещал в Поганине привести нас к княжне, а при первом же удобном случае дал деру…

Негоже, Ловчий, отступать от своих слов!

— Ничего, впредь не отступит! — сурово нахмурился Газда. — Я прижгу ему пятки головней, дабы удирать несподручно было!

Тогда и поглядим на его прыть!

Не знай Дмитрий нрав своего друга, он бы попытался отговорить его от сей затеи. Однако нужды в том не было. Казак не отличался жестокостью. Если он и вспомнил о раскаленной головне, то лишь затем, чтобы дать острастку татю.

— А что будет, когда я приведу вас к княжне? — вопросил Ловчий, обводя своих пленителей мутным взором. — зарежете ведь, как собаку!

— Зарежем, если не приведешь!.. — Газда схватился за рукоять ятагана, но, встретив взгляд боярина, передумал доставать клинок из ножен. В глубине души они оба разумели, что едва ли добьются толку от пленника запугиванием.

— Я же же сказал, что отпущу тебя с миром, — мягко произнес Дмитрий, — или тебе мало моего слова?

— Почему я должен тебе верить? — скривил губы тать. — Знаешь, сколько мне довелось встречать люда, преступавшего свои клятвы?

— Верно, по себе о других судишь? — презрительно фыркнул Газда.

— По себе? — пленный гневно сверкнул глазами. — Много ли ты обо мне знаешь, что берешься злословить?!

— Достаточно! — хмуро усмехнулся казак. — Чупера да серьги тебя лишили за предательство Христовой Веры и переход в Ислам…

— Откуда тебе сие ведомо? — поднял на друга удивленный взор Бутурлин.

— Не велика хитрость… — брезгливо отвернулся от пленника Газда. — Когда я отводил его по нужде в кусты, то разглядел на нем турецкую метку!..

— Молвишь об обрезании крайней плоти? — полюбопытствовал не видавший прежде такой диковины Харальд.

— О нем самом! — угрюмо выпятил подбородок казак. — Верно, сей малый угодил к туркам в полон и, желая избавиться от рабской цепи, сменил Веру…

Потом вернулся в родной край, хотел зажить прежней жизнью, да не вышло! Разглядел кто-то из односельчан то, что мне давеча на глаза попалось.

Его и прогнали прочь, лишив права зваться казаком. Еще мягко обошлись! За такие дела могли зарыть живьем в землю, однако лишь пролили на темя горячее масло да вырвали из уха серьгу!

— Так ведь было, Ловчий?

— Так, да не так! — метнул в Газду злобный взгляд отступник. — Говорю же, не все тебе обо мне известно!

— Да ну! — хрипловато рассмеялся Газда. — Я и сам прошел турецкий плен да галеры! Что ты можешь рассказать такого, что мне не ведомо?

— Галеры ты, может, и прошел, — с болью вымолвил пленник, — да, видно, избежал того, что турки со мной сотворили!

— Как же они с тобой обошлись? — подался вперед Бутурлин. — Молви, Ловчий! Мы не станем глумиться над твоими страданиями.

— Мы из набега на Кафу морем возвращались… — обратился мыслями в былое тать. — Да только повстречали турецкий боевой корабль.

Обстреляли нас басурманы из пушек, сшибли мачты с парусами, на абордаж пошли. Мы бились, как одержимые, но что с того толку, коли турок впятеро больше!..

Меня да еще двух казаков взрывом пороха оглушило, и янычары не стали нас добивать. Бросили без сознания в трюм да в ту же Кафу на невольничий рынок свезли.