Следом за ним Газда отсек руки татю, нападавшему с косой, а Харальд раскроил череп существу с рылом вместо лица, судя по стону, оказавшемуся женской особью.

Но датчанин не ведал жалости. Рука твари сжимала нож, едва не распоровший ему живот, и Харальд без зазрения совести добил раненую упырицу.

Уцелевшие тати бросились врассыпную. Не давая им уйти, каждый из компаньонов метнул вслед врагу свое оружие. Тесак Харальда вошел в затылок одному из душегубов, ятаган Газды — в спину другому.

Брошенные Дмитрием ножи сразили сразу двух нелюдей, спешивших укрыться в прибрежных зарослях, и они замертво уткнулись лицами в песок.

Теперь у компаньонов на острове остался лишь один враг. Но сей одиночка стоил многих татей…

Махрюта, обладавший звериным чутьем, первым уразумел, что его благоденствию пришел конец. Однако людоед не собирался вступать в свою последнюю битву.

Пока на острове кипел бой, он вывел из пуни рослого жеребца и наскоро стал готовиться к отъезду. Все это время душегуб не отпускал от себя девочку-рабыню, коей собирался прикрыться от недругов, яко щитом.

Увидев идущих навстречу боярина и его друзей, Махрюта тотчас выставил ее перед собой. Огромная лапа татя сомкнулась на худенькой шее ребенка.

— Еще один шаг — и она умрет! — рявкнул, бешено вращая глазищами, людоед. — Я вырву ей кадык! Ты знаешь, боярин, я на сие способен!!!

Последние его слова не вызывали у Дмитрия сомнений. Спасая свою жизнь, изверг был готов на все.

— Отпусти ребенка, и я обещаю тебе честный поединок! — ответил ему Бутурлин. — Ты хотел меня убить? У тебя будет такая возможность!

— А после твои дружки прикончат меня? — гнусно усмехнулся людоед. — Нет, боярин, я в такие игры не играю!

— Да ты — трус! — брезгливо сплюнул Газда, пытаясь затронуть остатки воинской чести Махрюты. — Бейся, яко муж!

— Лучше быть живым трусом, чем мертвым храбрецом! — сипло рассмеялся тать. — Да и не пристало мне биться в поединке со всяким сбродом! Вы — чернь, а я, как-никак, потомок боярского рода!

— Как видно, родовитость не исключает подлости! — процедил сквозь зубы Харальд.

— Побормочи у меня! — метнул в него яростный взор Махрюта. — Что ж, не уступите дорогу — не надо! Я сверну девчонке шею, а после выйду с вами на бой! Хотите сего?!

Толстые пальцы татя впились девочке в горло, и она захрипела от удушья.

— Стой, нелюдь! — остановил убийцу Дмитрий. — Чего ты хочешь?

— Поклянись, что дашь мне уйти невредимым! — выпалил Махрюта. — Самой страшной клятвой, какая тебе известна! Именем Божьим клянись!

Никогда еще боярин не стоял перед столь тяжким выбором. Нельзя было отпускать на свободу хищника, ставшего причиной гибели стольких людей.

Но и позволить татю убить невинного ребенка он тоже не мог.

«Малое зло влечет за собой большое!» — вынырнули из глубин памяти слова Отца Алексия.

«Разве Господь не велел из двух зол выбирать меньшее? — вспомнился Дмитрию его недоуменный вопрос.

«А ты можешь отличить малое зло от большого? — прозвучал ответ Наставника. — Большое зло вырастает из малого. Не дай свершиться малому злу, и в мир не придет большое!..»

— Не дам!.. — прошептал слова детского обещания Бутурлин. — Благодарю, Отче!..

— Ну, что ты решил?! — нетерпеливо крикнул тать, сжимая детское горло. — Даешь клятву?!

— Клянусь именем Господним: коли отпустишь ребенка, позволю тебе уйти невредимым! — вымолвил Дмитрий, освобождая проезд татю.

— Нарушишь клятву — гореть тебе в аду! — тряхнул бородой душегуб. — Едва нас разделит сотня шагов, я верну вам девчонку!

Вскочив в седло, он втащил невольницу на круп коня и усадил у себя за спиной. Отъехав на обещанные сто шагов, тать сбросил ее на песок и продолжил галопом путь к гати.

— Пора… — прошептал Харальд, вкладывая в пращу «желудь». — Как раз доброшу!

Он взмахнул снастью, целясь людоеду в затылок, но чьи-то пальцы перехватили его руку, не дав метнуть снаряд.

Обернувшись, датчанин встретился взором с Бутурлиным.

— Ты что творишь, боярин? — изумленно вымолвил он. — Дашь уйти сему упырю на волю?

— Такова цена детской жизни! — ответил боярин. — Я не отступлю от своих слов!

— Ничего лучше не мог придумать? — впервые за время их дружбы не одобрил поступок боярина Газда.

— Не мог, — отрицательно покачал головой Дмитрий, — иначе я не был бы собой!..

— Ну и уроды! — покачал головой Газда, оглядывая мертвых татей. — У одного носа нет, у другого — уха. У третьей вместо лица — не пойми что! Узнать бы, от каких лесных тварей рожала детей Гоготунья?

— Лесные твари здесь, ни при чем! — ответил многоопытный Харальд. — Здесь, брат, иное…

Похоже, душегубы смешали кровь, переженившись на сестрах, вот и вышло, что вышло! Короли Запада тоже обвенчаны со своими кузинами, посему дети у них выглядят не намного лучше сих выродков.

У одних глаза лезут из орбит, другие на ноги встать не могут. Но нет страшнее недуга, чем болезнь несвертывания крови…

— Это еще что? — брови Газды изумленно поползли, вверх. — Впервые слышу о таком диве!

— Сия хворь встречается редко. Пораженному ею, достаточно порезать палец, дабы истечь кровью. У всех людей она густеет в ранах, а сего бедолагу покидает без остатка…

И что дивно! — вздохнул мореход. — Разносят оный недуг жены, а страдают им мужи!..

— Как так разносят? — изумленно охнул Газда. — Как оспу или чуму?

— Нет, по-иному! — грустно усмехнулся датчанин. — Передают по роду сыновьям!

— Вот оно что! — ошалело помотал головой казак. — Воистину век живи — век учись!

— Будет нам толковать о сих татях! — Харальд обернулся к сидящей на траве девочке. — Поведай, как тебя кличут, дитя?

— Батюшка звал Малкой, — боясь поднять глаза, ответила она, — а Махрюта кликал Марухой…

— Надо же, пакость какая! — передернулся от гнева датчанин. — Хочешь, я буду звать тебя Ингрид…

Девочка не ответила, лишь покорно кивнула ему, продолжая смотреть в землю.

— Кто такая Ингрид? — полюбопытствовал казак. — Так кликали твою матушку?

— Не матушку, одну добрую женщину… — с грустью ответил Харальд. — Когда-то мы с ней были счастливы…

Приедем в город, первым делом куплю сему чаду пристойную одежду и обувь, — продолжил он, — грядут холода, негоже ей ходить босиком!

Надо же, до чего довели ее тати! Мало того, что ноги в порезах, так еще ожоги на руках! Откуда они у тебя?

— Хорек-Прыгунок оставил, — с трудом выдавила из себя бедняжка, — ему в радость было, когда я кричала от боли. Он и прижигал меня головней…

— Это одноухий, что ли? — изумленно воззрился на мертвого доходягу Газда. — В чем душа держалась, а туда же лез, куда и вся его родня!

— Махрюта молвил: «он муж твой, корись ему во всем!» — вздохнула недавняя пленница, — я и корилась…

— Надо же, муж! — яростно тряхнул чубом казак. — Лишь истязать других и был способен!

— Он сказывал, что как мужу, ему равного нет, — продолжала девочка, — говорил: «коли вскочу на кого, то пока не облегчусь трижды, не слезу!»

— Видали мы таких скакунов! — презрительно фыркнул Газда. — Все больше языком горазды!

— Больше сия тварь ни на кого не вскочит! — усмехнулся, глядя на мертвого татя, Харальд. — Без мозгов ему это будет непросто!..

— Сколько же ты пробыла в плену? — вопросил девочку казак.

— С прошлой зимы… — она потупила взор, вспоминая пережитый ужас. — Махрюта нагрянул к нам на хутор под Рождество, велел выдать двоих детей.

Дядюшка ему воспротивился, Махрюта и убил его из огненной ступы. Сказал: «коли чад не отдадите, всех порешу!»

А за спиной у него Сап с секирой да Щуп с ножами. Еще Жужик-Двоенос, — девочка кивнула на труп упыря, коему снес голову Бутурлин, — он серпом на цепи махал…

Батюшка покорился, вывел меня из избы вместе с трехлетним братцем. Его тати сразу сварили, а меня оставили, дабы было с кем жить…