Ральф поймал себя на мысли, что невольно залюбовался ею.

— Что, оробел? — усмехнулась Анфимьевна, шевеля перед его лицом розовыми пальчиками ноги. — Никогда прежде женской стопы не видал?

— Такой не видал! — перевел дух Бродериксен. — Создавая тебя, хозяйка, Господь не поскупился на красоту!

— Лесть не избавит тебя от обещания оказать мне помощь, — она гордо вскинула голову, словно знатная дама, — поторопись, у меня еще много дел…

Швед без труда нашел источник ее боли: на нежном мизинце Натальи спелой виноградиной алел кровавый волдырь. Ральф проколол его шилом, и сукровица брызнула наружу, словно сок из раздавленной ягоды. Анфимьевна болезненно поморщилась.

— Не горюй, хозяйка! — ободрил ее швед. — Дай бог, чтобы в твоей жизни не случалось ничего хуже. А с сей бедой мы как-нибудь сладим!

Достав из котомки горшочек с мазью для заживления ран, Бродериксен сломал восковую печать и, взяв на палец толику его содержимого, бережно смазал снадобьем ранку. Затем, оторвав от чистого белого платка полоску ткани, обвязал им пострадавший мизинчик купчихи.

— Поносишь повязку пару дней, — произнес Ральф, — больше не понадобится. Для заживления раны сего срока должно хватить…

Знахарь исполнил свое обещание, но Наталья не спешила обуваться. Ее ступня все еще пребывала в руках целителя, и она надеялась, что тот не ограничится перевязыванием раны.

Не желая разочаровывать женщину, Бродериксен стал разминать ей свод стопы, пятку и пальцы, избегая трогать лишь раненый мизинец.

Наталья сладко застонала. С тех пор, как погиб ее муж, она ни разу не уединялась с другим мужчиной. Впрочем, покойный супруг тоже не баловал ее лаской. Суровому торговцу пряниками было невдомек, что кроме мужской силы его половине нужна еще и нежность.

С детства боявшаяся щекотки, Анфимьевна не выносила касаний к своим стопам, и когда муж ради забавы их скреб, с визгом поджимала ноги.

Но прикосновения северянина отнюдь не вызывали у Натальи желания вырваться из его рук. Напротив, они были ей приятны и желанны.

Женщиной овладела истома, к лицу подступил жар. Ей казалось, еще немного, и она, забыв обо всем, отдастся во власть мужчины, нежданно подарившего ей столько неги…

Однако Анфимьевна умела наступать на горло чувствам. Рассудок требовал от нее прервать наслаждение, прежде чем женское начало станет неподвластно разуму.

Поддавшись страсти, Наталья могла запросто заслужить клеймо развратной бабы, жить с коим в те времена было не только трудно, но и опасно.

Блудниц на Москве не жаловали, и ей сие было доподлинно известно. Она хорошо помнила, как год назад одну молодую вдову, уличенную в связях с заезжим барышником, горожане прилюдно облили дегтем и вываляли в перьях.

Но на этом страдания женщины не завершились. От нее отвернулась родня, а прежние подруги при встрече с ней шарахались от бедняжки, как от прокаженной.

Однако худшее ждало вдову впереди. Однажды ночью какие-то люди с замотанными тряпьем лицами ворвались в ее дом и изнасиловали несчастную жертву скопом.

Великий Князь велел найти и покарать насильников, но тех и след простыл. Злодеи скрылись от правосудия, а вконец затравленная вдова, не вынеся издевательств, наложила на себя руки. Такая будущность не прельщала Анфимьевну, побуждая ее действовать осторожно.

Понравившегося ей мужчину нужно было приблизить к себе, не вызвав на Москве сплетен и пересудов. Посему Наталья решила нанять его в помощники, а затем сделать управителем своего хозяйства.

Это бы дало ей возможность содержать любовника при дворе, не вызывая подозрений у соседей и завсегдатаев харчевни. Все остальное Наталья мнила делом времени. Тем более, что она давно уже нуждалась в помощнике, а новгородец казался ей толковым малым.

— У тебя чуткие пальцы, — произнесла Анфимьевна, неохотно забирая ступню из рук северянина, — ты и впрямь добрый знахарь. Зачем тебе батрачить в деревне? Ты со своими навыками мог бы устроиться и на Москве. Если хочешь, я пособлю тебе в сем деле…

— Когда живешь без любви, не все ли равно, где ночевать? — улыбнулся в ответ Бродериксен. — Сказать по правде, я бы мог остаться и на севере. Но с той поры, как неведомая хворь выкосила все мое семейство, мне стало тоскливо в родных краях. Я подался на юг, силясь залечить сердечные раны…

— Ты утратил семью? — в голосе Натальи прозвучало сочувствие. — Жену, ребенка?

— Двоих детей, — поправил ее Ральф, удивляясь собственной способности непринужденно лгать. — Впрочем, что я распинаюсь пред тобой? Тебе, верно, хватает и собственных горестей…

— А в деревне, где ныне проживаешь, не нашел зазнобы? — полюбопытствовала Анфимьевна.

— Нет, не нашел, — отрицательно помотал головой швед, — но я о том не жалею…

— Не жалеешь? Отчего? — удивленно воззрилась на него Наталья.

— Оттого, что встретил тебя, — поднял на нее бирюзовые глаза Ральф. — Сказать не ложно, я и помыслить не мог, что на свете есть подобные тебе женщины!

— Что же во мне такого особенного? — смущенно улыбнулась она. — Разве у вас, в Новгороде, нет красавиц?

— Красавиц там немало, — утвердительно кивнул лазутчик, — но таких, как ты, я не встречал. Когда я ловлю твой взор, мне чудится, что все вокруг меркнет и в свете нет ничего, кроме нас двоих…

Сердце Натальи дрогнуло. Здравый смысл, временно воцарившийся в ее сознании, вновь уступил место безрассудной страсти. От купеческого высокомерия не осталось и следа.

Влюбленная женщина, сидевшая напротив Бродериксена, была готова ради него на все.

— Я никуда тебя не отпущу, — произнесла она с нежностью и грустью в голосе. — Видно, Господу угодно, чтобы мы обрели друг друга…

Гулкий удар колокола, призывающий москвичей к полуденной молитве, прервал ее на полуслове.

— Что это? — полюбопытствовал швед.

— К обедне звонят, — томно ответила Наталья, — ныне Великий Князь как раз отправился на молебен. А почему ты спросил, разве в Новгороде не бьют в колокола?

— Отчего же, бьют, — поспешил уверить ее Ральф, — только по-другому. У нас и молятся не так, как на Москве. На колени в церквах не падают, да и крест кладут двумя перстами, а не тремя.

— Дивно… — задумчиво покачала головой Анфимьевна. — Сколько народов на земле, столько и обычаев…

Но мне бы хотелось услышать от тебя иное. Если останешься со мной, в обиде не будешь. Ты залечил мне рану на ноге, я исцелю от боли твое сердце. Что молвишь на это?

— Что тут можно молвить? — пожал плечами Бродериксен. — Я уже решил…

Все, что он делал до сих пор, служило одной цели: ему нужно было проникнуть в верхние покои терема и дождаться поры, пока в церквях не начнется полуденный молебен.

Долгим он не был, и у шведа оставалось совсем немного времени, чтобы пробраться в звонницу, зарядить пищаль и встретить свинцом возвращающегося с обедни Московского Владыку.

Не будь Ральф готов с ходу исполнить свою миссию, он без колебаний принял бы предложение кабатчицы и пожил у нее неделю-другую, выискивая способ подобраться к облюбованной им жертве.

Однако сейчас ему не было нужды пользоваться

гостеприимством Анфимьевны. Обстоятельства складывались для шведского лазутчика боле чем удачно, и доверившаяся ему женщина стала для Ральфа помехой в исполнении его замысла.

— Какое же решение ты принял? — вопросила его Наталья, посчитав молчание шведа проявлением нерешительности.

Ответом ей послужил крепкий удар в голову.

— Ну вот, дитя, твоя мечта сбылась, — с покровительственной улыбкой произнесла за ужином Королева, — готовься в дорогу! Завтра поутру ты отправишься в милый твоему сердцу Самбор, где пробудешь до конца лета. Тебе и впрямь стоит отвлечься от Краковской суеты и интриг…

Сердце Эвы радостно затрепетало при сем известии, и она едва не захлопала в ладоши. Но, боясь спугнуть удачу, княжна избежала бурного проявления чувств, почтительно поклонилась Владычице и скромно поблагодарила ее за доброту.