— Что ж, не могу не согласиться с тобой, боярин! — наконец произнес он, подняв взор на Дмитрия. — Хотелось бы, чтобы каждый из людей имел выбор, как ему жить и как умереть!..

— Держи свой стяг, потомок Недригайлы!

Обернувшись к пажам, он взял свернутое знамя мятежного шляхтича и протянул его владельцу. Глаза Рароха воссияли такой радостью, словно в сей миг сбылась заветная мечта его жизни.

— Пусть мне недолго осталось жить, но я до последнего вздоха буду признательнен вам за сей поступок! — учтиво произнес он, кладя руку на сердце. — И ты, боярин, прими мою благодарность! Рад, что не ошибся в тебе!

Вручив обретенный стяг старшему из своих жолнежей, он вскочил в седло и направился с отрядом к замковым воротам.

— Не пожалеем ли мы, что отдали ему знамя? — с сомнением произнес Кшиштоф, глядя вслед удаляющемуся неприятелю. — Боярин — вассал чужого Владыки, с него спрос невелик. А с нас Государыня взыщет без всяких сомнений!

— Взыщет, если узнает! — ответил ему Сапега. — Но я мыслю, пан Воевода, никто из нас не расскажет об этом Королеве!

В прорезь меж зубцов замковой стены Хоэнклингер зорко следил за переговорами своего подопечного с вождями осады.

С минувшего вечера крестоносца не покидало чувство тревоги, и он по поведению Сапеги пытался разгадать, о чем тот говорит с Рарохом.

Больше всего Зигфрида раздражало присутствие рядом со старым Канцлером Бутурлина. При виде его Слугу Ордена охватывал гнев, с коим он едва мог справиться. Будь у Хоэнклингера шанс достать выстрелом ненавистного варвара, он без колебаний разрядил бы в Дмитрия пищаль или арбалет!

Но ни пуля, ни стрела не могли долететь до места переговоров, и Зигфриду оставалось лишь тщиться мечтой об убийстве московита. Впрочем, увиденное рыцарем, заставило его на время забыть о мести.

Злоба, кипевшая в душе Хоэнклингера, сменилась изумлением, когда по приказу Сапеги его пажи развернули принесенный с собой стяг. В солнечном свете на нем яркими красками сиял герб Недригайлы, искусно вышитый мастерицами Стокгольмского Двора.

Зигфрид застонал от бессильной ярости. Он не знал, каким образом знамя Мятежа оказалось в руках королевского министра, но догадывался, что попытка наемников высадиться на жмудский берег потерпела крах. Отчего-то Тевтонцу подумалось, что к их разгрому тоже приложил руку Бутурлин…

То, что последовало дальше, едва не лишило Слугу Ордена дара речи. После недолгих переговоров Сапега взял у своих оруженосцев знамя и торжественно вручил его Рароху.

Хоэнклингер не раз слышал о непредсказуемости славян да и сам порой не находил смысла в их поступках. Но с подобной нелепостью он столкнулся впервые.

Глава войска, осаждающего крепость, сам отдал мятежнику знак его власти. Такого мир не видел со времен древних царей. Однако для Зигфрида это ничего не меняло.

— Скажи, почему Сапега отдал тебе знамя? — вопросил он Рароха по его возвращении в Самбор.

— Решил признать мою власть над Северным Краем! — горько усмехнулся Болеслав. — Да нет же, шучу! Сие было бы слишком красиво, чтобы оказаться правдой…

Корабли, сев на мель, затонули, так что помощи нам ждать неоткуда. Все, что мне и моим людям осталось, — это погибнуть, защищая дом предков!

Сапега отдал мне знамя, чтобы я с честью встретил в бою смерть. Тебе, тевтонец, сего не понять. Ты привык жертвовать лишь чужими жизнями…

— Ты не смеешь так говорить со мной! — вышел из себя Хоэнклингер. — Возьми свои слова назад!

— Отчего? Разве я не прав? — холодно усмехнулся Рарох. — Все, что ты делал до сих пор, — это отсиживался за чужими спинами да наносил удары, исподтишка.

Хочешь доказать, что ты — воин? Тогда бери меч и сражайся со мной плечом к плечу, как подобает рыцарю!

Не получив от немца ответа, он поспешил в свои покои, дабы надеть доспехи и подготовиться к битве.

— Не дождешься, чтобы я сражался за твои интересы, славянская собака! — морщась от злобы, прошептал Хоэнклингер. — Желаешь подохнуть? Изволь! Но я не дам тебе бросить тень на Священный Орден!

Он уже знал, как поступит дальше. В свое время Зигфрид раздобыл план Самборской Крепости, где были указаны все тайные помещения.

Среди них числился и подземный ход, по которому Тевтонец был намерен бежать из охваченного войной замка. Но оставалось дело, не завершив коего, он не мог покинуть Самбор.

Ни люди, собранные им в лесной отряд, ни воины Рароха не подозревали о службе Зигфрида в Братстве Пречистой Девы.

Жолнежам в ум не могло придти, что человек, велевший им называть себя Господином, — Слуга Ордена.

В совершенстве владевший языком славян, Хоэнклингер при них за все время не проронил ни слова по-немецки. Даже с пятью солдатами-немцами, составлявшими его ближайший круг, он прилюдно общался лишь на литвинском наречии.

Немудрено, что большинство наемников мнило его разорившимся шляхтичем Унии. Однако три человека в Самборе знали истинное лицо рыцаря-монаха, и Зигфрид не мог позволить, чтобы они поведали Королю о помощи Ордена шведам.

Их нужно было убить как можно скорее.

Слова, сказанные Матушкой, глубоко ранили душу Эльжбеты. Она и сама разумела, что ей и Флориану не быть вместе, но не могла совладать с сердцем, рвущимся из груди всякий раз, когда видела юношу или думала о нем.

Впервые они встретились в начале весны, когда молодой шляхтич приезжал ко двору навестить Эвелину. Тогда он лишь мельком попался на глаза Королевне, однако Эльжбете хватило мгновения, чтобы оценить статного красавца с чистым по-детски взором.

Все, что она осторожно выведала у Эвы о приятеле ее детства, утвердило Принцессу в мысли, что более достойного спутника жизни ей не сыскать. Флориан обладал преданнейшим сердцем и ни за какие блага мира не бросал в беде тех, кто был ему дорог.

Эльжбете казалось дивным, что такому блистательному юноше можно было предпочесть кого-либо другого, тем паче дикаря-схизматика с изрытым оспой лицом.

Испытывай Эва любовную страсть к Флориану, Эльжбета ни за что бы не встала между ними, но поскольку сердце подруги принадлежало иному, путь к вожделенному юноше для Королевны был открыт.

Однако жизнь возвела между ними преграду, не менее серьезную, чем отсутствие взаимного чувства. Эльжбета была уверена, что сумеет покорить сердце Флориана. Но едва ли она могла одолеть пропасть, созданную феодальной сословностью.

Мелкому шляхтичу было запрещено просить руки королевской дочери, и даже обрети он рыцарское звание, это ничего бы не изменило. Дистанция между племянником Воеводы и Принцессой все равно оставалась бы огромной.

Исправить положение не могло и родство с обедневшей княжеской фамилией, отпрыском коей был Флориан. Младшие сыновья, тем более от второго брака, не могли наследовать ни отцовского титула, ни владений — в этом, как ни горько, Матушка была права!

Эльжбета и сама осознавала невозможность счастья с оруженосцем, но убить в сердце любовь было выше ее сил. Пользуясь тем, что Государыня не запретила ей встречаться с Флорианом, она продолжала навещать юношу в лазарете.

Зная, что высокий титул Королевны может отпугнуть от нее шляхтича, она упросила лекарей не выдавать ее имени и статуса предмету своей любви. Тайное грозило в любой миг стать явным, но Эльжбета заботилась о том, чтобы это случилось как можно позднее.

Дабы избежать разоблачения, она наряжалась в свое самое скромное платье и делала все, чтобы ни речью, ни манерами не выдать в себе наследницу Ягеллонов. Юноше Эльжбета представлялась дочерью замкового смотрителя, и, похоже, он ей верил…

Но всякой идиллии приходит конец. Память, частично потерянная шляхтичем после удара в голову, понемногу возвращалась к нему, и Эльжбета с опаской ждала того дня, когда оруженосец вспомнит все.

Правда, во время своего первого визита в Краков молодой воин видел ее лишь издали, разряженную в шелка и бархат, и, как казалось Принцессе, не смел поднять на нее взор. Но если его память запечатлела образ королевской дочери, воспоминание о нем могло озарить шляхтича в любой миг.