Похоже, куратор собирался в путь. Об этом свидетельствовали его неброский дорожный наряд и кожаная сумка на поясе, в коей знатные люди хранили во время путешествий ценные вещи. У левого бедра тевтонца покачивался неизменный длинный меч.

В том, что сей разговор может стать в его жизни последним, датчанин осознал, встретившись с ним взглядом. Рыцарь смотрел на подопечного так, словно прикидывал, правильно ли поступил, сохранив ему жизнь. Магнуссен почуял: сейчас решится его судьба.

— Я покидаю Стокгольм, — холодно проронил тевтонец, — неотложные дела заставляют меня вернуться в Пруссию…

Харальд молчал, ожидая, что последует дальше.

— А ты как собираешься жить? — ледяные глаза Командора вперились в датчанина немигающим взглядом, от которого ему стало не по себе.

— О чем ты? — Харальд сделал вид, что не понимает, куда клонит слуга Ордена.

Забота фон Велля о его здоровье не могла обмануть Магнуссена, хорошо изучившего нрав своего куратора. Он знал, что если не восстановит в ближайшее время былую ловкость, немец его убьет.

Харальд заранее подготовился к такому исходу дел. Вчера среди грязной соломы, сваленной в углу каморки, он нашел гвоздь длиной в ладонь. Если Командор потянется к мечу, он метнет гвоздь во врага, как это делали Гмуры.

— Тебе был отпущен месяц на выздоровление, — равнодушно продолжал тевтонец, — если бы тебе это не удалось, я вынужден был бы тебя убить…

Ты смог отчасти вернуть утерянное, но то, что я вижу, меня не удовлетворяет. Ты хромаешь, левая рука тебя почти не слушается. Я не знаю, как скоро к тебе вернется былая ловкость и вернется ли она вообще…

— И что ты решил? — вопросил его Харальд, поудобнее перехватывая в пальцах гвоздь.

— Если бы я собирался тебя убить, то не стал бы тратить лишних слов. Я буду и дальше использовать твои умения во благо Ордена, но только по-другому.

— Это как же? — искренне удивился датчанин.

— Способность убивать ты утратил, но другой навык остался с тобой. Помнится, ты говорил, что владеешь языком славян, знаешь их обычаи.

— И как сие может помочь делу Ордена?

— Если отправишься со мной, вскоре узнаешь. Если нет, тогда не обессудь! В любом случае, здесь тебя ждет смерть — не от петли, так от голода. Ты ведь более не способен прокормить себя и сына. Я же не могу оставлять в Стокгольме свидетеля своих дел…

Рука Харальда напряглась в рукаве, готовая к броску.

— Отправившись со мной, ты ничего, не потеряешь, — продолжал увещевать его тевтонец, — твоя подруга и младший сын мертвы, а других близких людей у тебя здесь нет.

Так воспользуйся этой свободой, чтобы обеспечить грядущее себе и уцелевшему сыну. К тому же, если ты не пойдешь со мной, мне придется убить вас обоих…

Ненависть жарким пламенем вспыхнула в сердце Магнуссена, но в тот же миг он понял, что не сможет причинить вреда Командору. Зачарованный его змеиным взглядом и монотонным голосом, Харальд не заметил, как тот положил руку на крыж меча.

Собственная же кисть датчанина нежданно онемела и вышла из повиновения. Он вздрогнул, когда гвоздь, выскользнув из непослушных пальцев, со звоном упал на пол.

— Неужели так трудно выбрать между жизнью и смертью? — словно издалека донесся насмешливый голос тевтонца.

— Что ж, я готов идти с тобой… — хрипло произнес Харальд, не веря, что это говорит он сам. — Раз уж ты купил мою душу, бери заодно и плоть!

— Хороший выбор! — рассмеялся тевтонец. — Вели своему мальчишке собирать пожитки. В гавани нас ждет корабль!

В небольшом зальце, служившем фон Веллю трапезной, их встретили братья Гмуры. Похоже, они знали, что хозяин собирается покинуть Стокгольм, и пришли за расчетом.

— Вы очень вовремя, — сходу обратился к ним куратор Харальда, — я как раз собирался отблагодарить вас за труды.

Отвязав от пояса увесистый кошель, он бросил его братьям. Гмур, стоявший к нему ближе, протянул руку за обещанной наградой, и Магнуссен судорожно вздохнул в ожидании того, что неизбежно должно было произойти.

Меч Командора вылетел из ножен с быстротой молнии, и Гмур, получив удар в сердце, безмолвно распластался на пожухлой соломе.

Его брат с ревом отскочил назад, выхватывая из-за пояса метательный гвоздь, и на какой-то миг датчанину поверилось, что Гмур опередит тевтонца. Но он обманулся.

Рыцарь сделал глубокий выпад, не давая жертве уйти на безопасное расстояние. Узкий меч отрывисто свистнул в воздухе, и Гмур повалился возле брата, клокоча разрубленным горлом.

Подняв с пола острием клинка оброненный кошель, фон Велль перебросил его Харальду.

— Это тебе вместо денег, расплавившихся в сгоревшем доме, — произнес он, стряхивая с оружия кровь, — бери, не стесняйся…

И не поднимай с пола старые гвозди, — он кивнул в сторону мертвых Гмуров, — видишь, к чему это приводит!

Ральф Бродериксен не ошибся в рассчетах. С колокольной площадки каланчи московские посады просматривались на добрую версту, но лучше всего была видна улица, ведущая от главного столичного собора ко двору Великого Князя.

Оглянувшись на пройденный путь, швед убедился в том, что исполнил все безупречно. Едва ли на Москве могла найтись живая душа, ведающая о его замыслах.

В огромной столице северных славян никому на ум не могло придти, что над Владыкой Московии нависла смертельная угроза. Казак, узнавший Ральфа на улице, не ведал, куда он направлялся.

Возчики, не без помощи коих швед очутился здесь, уже упились брагой, и им не было дела до отлучившегося из харчевни батрака…

Без особых усилий Ральф расправился с дозорными, встретившими его на горже каланчи. Когда он поднялся на площадку, там шумно играли в кости два дюжих московита.

Узрев чужака, они бросили игру и двинулись ему навстречу, грозно засучивая рукава. Не раздумывая, Ральф взмахнул посохом, проломив ближнему к нему бородачу висок.

Его молодой безбородый товарищ ринулся к колоколам, чтобы поднять трезвон, но Бродериксен его опередил. Посох в руках Ральфа описал широкую дугу, и вылетевший из ствола стилет пригвоздил пожарного к столбу звонницы.

Больше у шведа не осталось врагов, способных помешать его миссии. Правда, в горнице постоялого двора все еще томилась в путах оглушенная и связанная Анфимьевна, но едва ли ей удалось бы освободиься без посторонней помощи.

Вначале Бродериксен хотел свернуть ей шею, но в последний миг передумал. В газах Натальи было столько искренной страсти, что душа лазутчика дрогнула, и он не решился отнять у вдовы жизнь…

…В считанные минуты Ральф вынул из котомки ложе для пищали, выстроганное в виде рубанка, и приделал его к заключенному в посох стволу. Затем, разорвав подкладку своего армяка, добыл оттуда кожаный кисет с порохом и мешочек, полный свинцовых пуль.

Он отвинтил задний колпачок на стволе, загнал туда пулю и насыпал в зарядную камеру порох. Бродериксен сам додумался до заряжания пищали с казеной части. Это позволяло обходиться без длинного шомпола, неизбежного при забиваннии заряда в ствол с дульной стороны.

Завершив свои труды, Ральф перевел дух. Он успел подготовить оружие к стрельбе, и теперь ему оставалось лишь завершить начатое дело.

Плывущий над Москвой колокольный звон резко оборвался, свидетельствуя об окончании молебна. Это значило, что Владыка Московии с минуты на минуту должен был ступить на дорогу, где его поджидал швед.

Холодным взором затаившийся убийца следил за приближением своей жертвы. Великий Князь неторопливо шествовал верхом по улице, сопровождаемый конной свитой.

Воины его отряда озирались по сторонам, вероятно, выискивая в толпе заговорщиков, и Ральф, хорошо сознававший слабость подобных мер защиты, насмешливо скривил губы.

Главное направление, откуда правителю Московии могла грозить опасность, было открыто для стрельбы, а значит, потуги свиты уберечь Государя не стоили ломаного гроша.

Но расслабляться Бродериксен не спешил. Судьба предоставляла ему лишь одну попытку убить Князя, промах же для Ральфа был равносилен крушению его надежд.