Он свершил все возможное, дабы не пролилась кровь, и уповал на то, что бывшему трактирщику и Газде хватит здравого смысла не убить друг друга.

— Ладно, черт с тобой! — проворчал наконец казак, опуская клинок долу. — Мне не нужна твоя смерть! Однако не помышляй, что я когда-нибудь обниму тебя, яко брата!

— Да я и не помышляю! — ответил, вкладывая в ножны тесак, врачеватель. — Как-нибудь проживу свой век без объятий!

Уже теряя сознание, боярин облегченно вздохнул. Разум Газды пересилил в нем боль, и Дмитрий больше не страшился оставлять его наедине со знахарем. Он был уверен в своем друге.

Владислав Радзивил готовился к походу, когда гонец из Кракова доставил ему весть о смерти отца и повеление Королевы прибыть в Столицу на похороны.

У княжича защемило сердце. Как могло статься, что родитель не внял сыновним предостережениям и вместо того, чтобы покинуть Вавельский замок, остался ждать, когда на него обрушится гнев правящей династии?

По рассказу гонца выходило, что Князь умер от болезни сердца, однако Владислав чуял, что здесь нечисто. Отца, несомненно, довели до смерти пытками или угрозами.

«Что ж, теперь у меня есть весомый повод для ненависти к Ягеллонам, — сказал он себе, — и, клянусь Всевышним, я отплачу роду Ягеллы за эту смерть!

Разумея, что в Кракове его поджидает западня, княжич не собирался откликаться на монарший зов, а чтобы на ком-то сорвать злость за смерть родителя, велел повесить гонца.

Положение у шляхтича было двойственное. С одной стороны, отослав шведам фамильный перстень, он дал обещание выступить с ними против Польши, с другой, не знал, когда на литовский берег ступят сами шведы.

Сие значило, что он вступил в рискованную игру, конец коей было трудно предугадать. Правда, Шведская Корона не рассчитывала на военную помощь наследника Радзивилов. Ей вполне хватало того, что он не станет поддерживать в войне поляков.

Однако сидеть сложа руки княжич тоже не хотел, тем паче, что это было опасно. Не дождавшись его приезда в Краков, Владычица Унии и ее недалекий сынок могли двинуть войска на подавление мятежа, и тогда Владиславу поневоле пришлось бы вступить с ними в войну.

Пока что он был не готов к сему. В распоряжении княжича находилась всего лишь одна хоругвь, прочие верные ему отряды еще не подошли из ближайших крепостей. Владислав вспомнил о своей мечте призвать на помощь казаков и татар с юга.

Мысль обратиться за помощью к детям Магомета пришла на ум княжичу внезапно. Вдоль южных границ Унии кочевало немало татарских отрядов, грабящих всех подряд. Жадные к добыче степняки вполне могли прийти на его клич.

Большинство их предводителей было младшими отпрысками своих родов, изгнанными из Крыма более сильными собратьями. Сами по себе они не представляли большой силы и едва ли могли расчитывать на успех в войне с христианами.

Однако союз с Радзивилом сулил татарам обильную добычу, коя не могла не привлечь их. Посему княжич направил к главам кочевников своих посланцев с предложением о совместных действиях.

Татары не промедлили с ответом. Не прошло и суток, как в стан мятежного шляхтича въехало несколько десятков смуглых всадников с луками и саблями, верхом на коренастых степных лошадках.

Жолнежи Владислава изумленно взирали на кожаные доспехи и украшенные конским волосом шлемы новых союзников. Им впервые приходилось выступать под одним знаменем с теми, кого они испокон веков почитали врагом.

Но худшее было впереди. Вскоре на зов княжича из степей явились казаки, также привлеченные посулами добычи. Веками боровшиеся с татарами за Дикую Степь, они отнюдь не горели желанием брататься со старинным недругом.

Опасение княжича за мир в его стане оказалось не напрасным. При первой же встрече казаков и татар меж ними вспыхнула ссора, и Владиславу с жолнежами пришлось разборонять дерущихся союзников.

Лишь сейчас княжич осознал, сколь рискованное и опасное дело затеял. Управлять войском, одна часть коего ненавидела другую, было одним из труднейших занятий на свете.

Однако отступать было поздно. Подобно Цезарю, перешедшему Рубикон, княжич сжег за собой мосты.

Не меньше Владислава тревожило иное. Приехавший от Калюжи вестник сообщил ему, что Ловчий доставил княжну Корибут в замок Радзивилов. С одной стороны, это было хорошо. С другой — у княжича появился новый повод для волнений.

В замке присутствовала его сестра, явно не питавшая добрых чувств к Эвелине, и Владислав страшился, что Барбара может причинить вред его избраннице. Замковые же слуги, коим был дан наказ охранять Эву, не вызывали у княжича доверия.

Поразмыслив, наследник Радзивилов решил отправить домой человека, преданного ему лично. Из сопровождавших его в походе холопов, княжич мог всецело доверять лишь одному.

— Где ныне Мышь? — обратился он к одному из часовых, охранявших его шатер.

— Обучает жолнежей метанию ножа, Вельможный пан! — с поклоном ответил стражник.

— Поклич немедленно! — распорядился Радзивил. — У меня есть для него поручение!..

— Скажи, отчего ты решил мне открыться? — промолвил, вновь придя в себя, Бутурлин.

— Да я и сам толком не знаю, — пожал плечами знахарь, — ты обладаешь редким свойством — неравнодушием к судьбам иных людей. Я заметил сие еще на постоялом дворе, слушая ваши разговоры с побратимами.

— Что ж такого дивного было в моих речах? — слабо улыбнулся Дмитрий.

— Ты ни разу не вспомнил о своем благе, все рек о долге да о сохранении мира меж державами. В отличие от тебя, ваш спутник, отпустивший на волю татя, заботился лишь о своей шкуре. Немудрено, что он поддался посулам фон Велля…

Сидевший поодаль Газда мучительно застонал.

— Всяк выбирает свой путь, — молвил Бутурлин, — что проку осуждать других? Лучше думать о том, как самому не оступиться. Вон сколько соблазнов вокруг: богатство, почести, слава! Иной мыслит: главное — достичь их, а как — не важно.

Дьявол и бросает ему желаемое, что рыбак блесну. Заглотить ее просто, а исторгнуть из себя можно лишь с муками да с кровью! Посему я решил для себя не стремиться к тому, что блестит.

Господь знает, что кому надобно, и сам дает в нужный час…

— Мудрено… — задумчиво промолвил знахарь, — …я бы так не смог.

В моем свете за все приходилось бороться. За хлеб, скарб, место под солнцем. И если бы я не сражался за все это, меня бы скоро раздавили. Там, откуда я родом, бескорыстие почитают уделом слабых.

— Где же твой дом? — полюбопытствовал Дмитрий.

— Смотря что звать домом! — усмехнулся лесной житель. — Родился я в Дании. Однако родная земля не стала мне домом. С младых лет я скитался на чужбине…

Знахарь умолк, припоминая события былого. Его грубо очерченное лицо не выдавало внутренней боли, но взор, обращенный в прошлое, был полон страданий, терзавших сего человека долгие годы.

— Мой отец был кожевником, — вновь нарушил молчание спаситель Бутурлина, — нас в семье было пятеро детей. Матушка рано ушла из жизни, и отец взял себе новую жену. Она родила отцу двоих моих младших братьев.

Жили мы не то чтобы богато, но хлеба нам хватало. Однако когда умер отец, подцепив какую-то дивную хворь, семья оказалась на пороге нищеты.

Моей сестре тогда исполнилось пятнадцать лет, мне — десять, младшему братишке — восемь.

Мачеха вышла замуж за суконщика, принеся ему приданое в виде мастерской моего отца, за что он согласился усыновить двоих ее детей. Для нас с братом, и сестры Герды места в его доме не нашлось.

Сестру наскоро выдали за сводного брата суконщика, мне же и братишке Питеру предстояло самим добывать пропитание. Однако ни суконщику, ни его брату мы не нужны были в качестве подмастерьев: эти должности занимали собственные родичи кузенов. Нам оставалось одно — отправляться на Голый Остров…

— Что значит Голый? — впервые вступил в разговор доселе молчавший Газда. — Как разуметь сие?