Халладжа Мансура веду на цепи я...

О мир! Хатаи властелином зови!

Я возлюбленную встретил: радостной была она,

По плечам волос струилась ароматная волна,

Заплетаемая в косы. В них, бессилия полна,—

Видел я,— была, как узник, чья-то жизнь заключена.

«Кто несчастный узник этот?» — я спросил. Она в ответ

«То плененная арканом кос моих — душа твоя».

И бровей лукоподобных я увидел гордый взлет.

Шапку сняв, она смеется, амбру на голову льет.

Лик ее, с луною схожий, мимо глаз моих плывет,

И на нем, дразня собою, ярко родинка цветет.

«Это что здесь за примета?» — я спросил. Она в ответ:

«Это след от взора скрытых ран твоих — тоска твоя!»

Видел я: рубин бесценный прилипал к ее губам,

Локон в мускусе хотанском страстно льнул к ее щекам,

Жемчуг ластился наджафский к нежно-розовым ушам.

Вдруг услышал я, как что-то падает к ее ногам.

«Сердолик Йемена это?» — я спросил. Она в ответ:

«То струится кровь из сердца, как родник,— то кровь твоя».

И в саду, сама как роза, дева розовая шла,

И в подол ее деревья осыпали без числа

Яблоки, миндаль, гранаты... Все красавица взяла.

Но в саду лица любимой птичка грустная жила.

«Что ж грустит певунья эта?» — я спросил. Она в ответ.

«Птичка, что поет средь сада черт моих,— душа твоя».

Взгляд за взглядом — точно к свету, я стремился к ней опять

От нее и самый мудрый сумасшедшим может стать,

Сто колодцев вавилонских ей легко заколдовать!

«Ямочка на подбородке — это что, позволь узнать?

Не колодец ли без света?» — я спросил. Она в ответ:

«То, что кажется темницей для других,— жилье твое».

Кипарис мой! К ней, сверкая, лился слез моих ручей,

Был я к родине приковап всею зоркостью очей,

От ее благоуханья грудь дышала горячей!

Смоль ее кудрей блестящих — томный бред моих ночей.

Я в огне! «Что значит это?» — я спросил. Она в ответ:

«Вот свершение мечтаний молодых — судьба твоя».

На лугу своей постели, как нарцисс, проснулась ты,

В прорези твоей рубашки раскрываются цветы,

Озарился я лучами светозарной красоты!

На цветке увидев точку: «Это уст твоих черты

Иль видение поэта?» — я спросил. Она в ответ:

«Хабиби, ты прав: и это только стих, мечта твоя!»

Богиня! Если для тебя не растерзал я грудь,—

Мне саваном рубаха будь, мой дом могилой будь!

И если лунный блеск волос забуду за столетье,—

Вползи в мой череп, скорпион, сам покажу я путь.

Роса упала. Выйди в сад, цветами полюбуйся:

Алмазом каждый лепесток старается блеснуть.

Я издевался над людьми, сраженными любовью...

Безумец! Как бы мне за то слез не пришлось смахнуть.

Покоя нет для Хабиби, он смотрит на лилею —

И каждый волос дыбом встал, чтобы шипом кольнуть.

Утренний зефир мечтает о твоих кудрях,

Я, как пыль, лежу покорно у тебя в ногах.

О красавица! Страдаю, стеснена душа,

С той поры как я мечтаю о твоих губах.

С той поры, как я увидел кудри и глаза,

Сердце плачет и вздыхает, в нем печаль и страх.

Кудри, брови и ресницы, родинки твои

Со стихами из Корана я сравнил в мечтах.

Стрелы всех твоих насмешек мнe вонзились в грудь,

И любовью опозорен буду я в веках.

Страшный суд, землетрясенье — вот какая ты!

Увидав твой стан прекрасный, я хожу в слезах.

Хабиби пленен тобою! Пусть горька любовь,

Вместо слез, алмазы блещут у него в глазах!

Падишах золотой земли подкупает людей серебром,

Он готовит полки для захвата другой страны,

Сотней козней и хитростей он побеждает ее,

Но и в этой стране нету радости и тишины.

И в тот гибельный час, когда рок совершил поворот,

Гибнет сам падишах, и страна, и мильоны люден.

Посмотри: это я властелин, дервиш, сильный войсками слов,

Громоноспое слово — источник победы моей.

Видишь, каждое слово мое — великан, что из истины силу берет;

Если слово захочет, будут море и суша покорны ему.

И куда б я его ни послал, слову чужды почет и казна;

Слово, взявши страну, никого не заточит в тюрьму.

Все стихии вселенной слово мое не сотрут,

Не раздавит его колесо вероломной судьбы.

Пусть властители мира мне не даруют благ:

У меня в голове есть корона скромной моей резьбы.

Я свободен во всем! Кто б ты ни был, слушатель мой,

Ты не должен за корку хлеба преходящему быть слугой.

О мой друг, если из-за тебя станет мир мне злым недругом вдруг,

Не беда — мне довольно тебя. Ты одна мой единственный друг.

Ведь когда я отдался любви, я совета друзей не просил,

Худший враг мой не мог превзойти мной самим причиненных мне мук.

Но душа не страшится скорбей, телу страшная боль не страшна,—

Телу-праху, душе неживой незнаком перед болью испуг.

Радость встречи не мог я познать, расставания скорбью смущен,

Но зато сделал светлой и тьму мне зулмат безотрадных разлук.

О садовница! Дымом, золой стали розы следов для меня,

Пепелище — мой горький удел, твой удел — вешний сад, пышный луг.

Меч соблазна она занесла, натянула на лук тетиву,—

Сердцу смерть принесет этот меч, мне тоску принесет этот лук.

Физули! Отлетела душа — я с дороги любви не сошел;

На плите напишите мне: «Страсть его заключила в свой круг».

Бессилен друг, коварно время, страшен рок,

Участья нет ни в ком, лишь круг врагов широк,

Лишь страсть, как солнце, горяча, по безнадежна.

Кто честен — на землю упал, зато подлец высок.

Слабеет разум, совесть упрекает глухо.

Растет любовь, а с ней и горе,— все не впрок!