Как же мне знать: плод ли добра эти слова,

Злая ль игра, шутка ль пера эти слова?

Чтоб доказать дружбу — свое слово блюди;

Делом любви клятву свою ты подтверди.

Если мечте сбыться сейчас не удалось,

Если удел сердца и впредь — мучнться врозь,

Я претерплю! Станет заря встречи близка,

И потеснит войско надежд скорби войска.

Но не забудь то, что тобой сказано здесь,

Помни: своей клятвою ты связана здесь.

Молит Бабур, верный твой раб: милость яви,

К жизни его ты возврати встречей любви.

Но поскорей движется пусть счастья арба,—

Поторопись, коль своего ценишь раба.

Все я сказал, что затаил в сердце, любя.

Верю: в ответ я получу весть от тебя.

Ныне на путь вести твоей вышлю с вой взор,

И — вассалам! Кончен на том мой разговор!..»

Он даром песнопенья обладал,

Познаньем тайн творенья обладал,

Был сладостен и мудр его язык,

И в помыслах своих он был велик.

Был каждый тюркский стих его огнем,

А стих персидский — пламенным вином.

На двух языках песни он творил,

Вдвойне вниманье мудрых одарил.

Его прославленные муамма

Поистине — сокровища ума.

Его калам — когда он им писал —

Благоуханный мускус рассыпал.

В его словах дышало волшебство,—

Так был великолепен дар его.

И недоступных не было наук

Для Шейбани. Плетением кольчуг

С таким же совершенством он владел,

Как древний царь Давид-кольчугодел.

Вот оружейник первый в том краю,

Избрав кольчугу лучшую свою,

Пылающую кольцами, как жар,

Принес царю и властелину в дар.

На ту кольчугу Шейбани взглянул

И сам несколько колец согнул.

Необычайно мастер-чудодей

Завил их наподобие кудрей.

И так был оружейник потрясен

Работой, что издал он громкий стон

И молвил: «Я желал, властитель мой,

Блеснуть своим уменьем пред тобой.

Но вижу, что не стою ничего

Пред образцом искусства твоего.

Я первым слыл кольчужником в стране,

Соперников не ведал, равных мне.

И как теперь тобою посрамлен,

Коль ты в других ремеслах столь силой.

Да чашу дней твоих не иссушит

Поток времен, покуда мир стоит!

Да одоленье над врагом тебе

Дарует небо в благостной судьбе!..»

С толпой безусых, как он сам, повес

Два миродержца встретятся сейчас.

Потом сказал себе: «О человек!

Что, о невежда, разум твой изрек!

Кто миродержец истый в наши дни?

Кто Джахангир, когда не Шейбани?

В его руке миродержавный свет.

Отныне мнений двух об этом нет.

А тот, кто дух свой в лености растлил,

Как может быть, чтоб он не отступил?

Но всяк, чей разум истине открыт,

Тот правду сокровенную узрит.

Любой властитель, кто бы ни был он,

Благоволеньсм неба осенен.

Он — светоч вседержителя, пока

Его звезда и степень высока.

Но и цари неравны меж собой,

Не поровну одарены судьбой.

Над судьбами владыки не вольны,

И их пути грядущие темны.

И станет меж владык возвышен тот,

В чьи двери солнце истины войдет.

И если б он один в пустыне жил

Иль, как Юсуф, в колодезь ввергнут бы

Могучий свет и там его найдет

И на вершину славы возведет...

Как солнце утра, встав на небесах,

Купает мир в живых своих лучах,

И всякое в природе естество

Ликует пред сиянием его,

И блещет перед ним морской простор,

Пески пустынь и льды высоких гор,—

Так лучезарным солнцем в наши дни

Поднялся хан великий Шейбани.

Так от него сиянье обрели

Цари иные на лице земли.

Вот хан, чья слава не умрет века,

Повел на приступ грозные войска.

А тот, кто Джахангиром назваи был

Толпой льстецов придворных и кутил,

Бежал проворно, не жалея ног,

И в дальней горной крепости залег.

А для Ходжента был он чуженин,

С дружиной чужеземной властелин.

Сопутствуем Санджаром верным, шах

Надежный замок укрепил в горах.

Но Шейбани настиг его и там,

Преследуя бегущих по пятам.

И осажденным он письмо послал,

Где миром дело кончить предлагал

И обещал пощаду, коль народ

Пред ним ворота волей отопрет.

Но все увещевания его

Не тронули, как видно, никого.

Была твердыня сказочно крепка,

Единодушны в крепости войска,

И так была та крепость высока,

Что погружала башни в облака...

И двинулись на приступ роковой

Бойцы, сомкнув щиты над головой.

Бестрепетно-отважные, как львы,

Они лавиной ринулись на рвы.

Хоть град камней был яростно жесток,

Мост навели они через поток.

Те по мосту, другие прямо вброд,

Где бил, крутил и выл водоворот,

Перебирались на берег другой,

Карабкались по насыпи крутой

И, тучи стрел пуская но врагам,

Уж подставляли лестницы к стенам.

Уж лезли роем на отвес скалы

Под струями пылающей смолы.

Хоть стены были дивно высоки

И лестницы их были коротки,

Но в крепости смятенье началось,

Великое волненье началось.

Шесть тысяч человек — все сразу — там

Такой подняли страшный вой и гам,

Как бы настал земли последний час.

И хоть мирзой назначен был Барлас,