Сребротелая, с сердцем стальным! Полюбив тебя, понял:

Мир — булатный клинок, состраданья мы в нем не видали.

Говорят: «И красавицам свойственна верность!» Не спорю.

Только что ж мы ее — хоть слыхали о том — не видали?

Скажут: «Речь Атаи — это жемчуг, единственный в мире!»

Но, увы, столько слез мы и в лоне морском не видали!

Век бы в горестном сердце твой образ я нес, госпожа.

Пусть вовек для меня неприступный утес — госпожа.

Как мне быть? Господин мой единственный — сердце мое.

А оно — неизменно — слуга твоих кос, госпожа.

Зло бранишь ты меня — за тебя умиленно молюсь:

Что влюбленному жала разгневанных ос, госпожа!

Мне — твоим стать рабом? Недостоин я чести такой:

Лишь до клички собаки твоей я дорос, госпожа!

Атаи не прогонит соперник от милых дверей:

Разве нищему страшен залаявший пес, госпожа!

Госпожа! Похитив сердце, исчезаешь ты — зачем?

Рубежи немилосердья преступаешь ты — зачем?

Дарят смех твои рубины всем соперникам моим.

Мне ж рубнповые рапы растравляешь ты — зачем?

Много лет в бутыли сердца я храню вино любви,

Ту бутыль кремнем насмешки разбиваешь ты — зачем?

Рот свой крошечный при людях рукавом не закрывай!

То, чего и так не видно, закрываешь ты — зачем?

Атаи! Отвеял ветер кудри милой от земли,—

К той земле, пустой и черной, припадаешь ты — зачем?

Будь прославлено небо! Лицо твое вижу опять.

Слушать речи твои — словно жемчуг аденскнй низать.

Нет ни черных бровей у луны, ни сияющих глаз,—

Можно ль пери мою со слепым небосводом равнять?

Сам извечный творец, оделяя весь мир красотой,

Наложил на тебя совершенных творений печать.

Жарок соболь для плеч. Горностаевой их белизне

Лишь бобровая нежность кудрей твоих черных под стать.

О, подруга луны! Разлучил нас крутящийся свод,

И звезде Атаи — против милой звезды не стоять!

Красотой от мук целиться,— тем живу!

Петь, когда любимой спится,— тем живу!

То коралл, то жемчуг тайный лью из глаз,

С розой роз губами слиться,— тем живу!

По ночам спадают слезы — чаще звезд;

Глаз двузвездьем озариться,— тем живу!

Отлетев, как мяч, от сети кос твоих,

К ним в тоске опять стремиться,— тем живу!

Этот нищий просит милости твоей,

Пред султаншей преклониться,— тем живу!

Этот раб сто раз в печали умирал.

Раз бы в радостп родиться,— тем живу!

Атаи болел разлукой сотни раз.

Раз бы встречей излечиться,— тем живу!

Что же станет с душой, если слез и страданья не будет,

Если спутница-грусть разделять ожиданья не будет?

Эта жизнь мне на что, если жить с луноликой в разлуке?

Год и век ни к чему, если мига свиданья не будет.

Разлученное с ней, сердце высохнет, выгорит, свянет,

Если вздохов благих, причитанья, рыданья не будет.

Не вини красоту, что, прельщая, терзает и ранит,

Кто ей предан навек, тот просить подаянья не будет.

Может смерть подойти, прежде чем я откроюсь любимой,

Злей обиды такой, тяжелей испытанья не будет.

Если краешком глаз на безумца не взглянет плутовка,

Тот надеждой пустой отвечать на признанье не будет.

Горе сгубит Лутфи, несчастливца застав одиноким,

Если образ ее он хранить и в изгнанье не будет.

Птица души устремилась туда, где она,

Сколько б обид ни творила мне дева-весна.

Если она не верна мне, то что же... пускай.

В мире лукавом и жизнь никому не верпа.

«Дам я тебе наслажденье»,— раз она молвила мне.

Но не любовью, а снова горечью доля полна.

Больше терпеть я не в силах, кровь да падет на нее,

Но осужденной за это нежная быть не должна.

Лика ее отраженьем светится стих у Лутфи,

Так соловьиному пенью розой лишь прелесть дана.

Нежные! Взглядами нас невзначай одаряя, пройти не спешите!

Нищего чарами глаз с падишахом равняя, пройти не спешите!

Хоть и прольете вы кровь дервишей, что сидят при дороге,—

В горький мой час мимо нас, красотой ослепляя, пройти не спешите!

Не презирайте! Все в мире мгновенно, так пусть же я стану

Прахом для вас! Вы, конями мой прах попирая, пройти не спешите!

Если умру и безвестные руки мепя похоронят,—

Остановитесь хоть раз над могилой, вздыхая, пройти не спешите!

Дайте Лутфи от сокровища вашего долю заката!

Прелести юной алмаз от него не скрывая, пройти не спешите!

Сердце мое, виночерпий, трепещет от боли давно.

Чашу вина поднеси мне, чтоб горе забыло оно!

Если в вине заблестят отраженья сияющих рук,

Станет серебряной влагой пурпурное это вино.

Лжет на меня мухтасиб, и моих он не ценит услуг, —

Низкой душе оставаться навеки в грязи суждено.

Пусть эта чаша уста целовала, царица, твои,

Горечь и ревность я выпью сегодня, чтоб высохло дно.

Поймано локоном, смотрит иа родинку сердце Лутфи,—

Крепок силок, и не вырваться птичке, нашедшей зерно!

Скажи моей деве, что скоро я жить перестану, скажи!

О том, что, как нищий, я слаб, моему ты султану скажи!

Горит мое сердце, из глаз моих бедных струится поток,—

О скорби моей ты свече моей кельи туманной скажи!

Уж кровь лепестками покрыла мне сердце, и я изнемог,

Ты царственной розе про эту опасную рану скажи!

Как звезды на иебе, бесчисленны слезы на лике моем,