Дал им золота и обещал прощенье.

«Почему,— спросил советник,— ты свой путь

Здесь прервал, о государь? В чем тайны суть?

Город пышно убран шелком и парчою,

В нем сокровища повсюду пред тобою,

Падал под ноги тебе жемчужный град,

Веял мускуса и амбры аромат.

Но глядел на украшения ты мало,

И ничто из них тебя не привлекало.

Почему же взор высокий твой привлек

Вид кровавый этих рук, голов и ног?

Для чего ласкать в темнице заключенных,

На обрубки рук глядеть окровавленных?

Можно ль тут найти отраду для души?

Ты для нас загадку эту разреши».

Молвил шах: «Все остальные украшенья

Только детям доставляют развлеченья.

Каждый житель в ожидании похвал

Сам себя, свое богатство выставлял.

Город спрячет свой убор, хоть он и ярок.

Только узники мне сделали подарок:

Отделились эти головы от тел

Потому, что я проехать здесь хотел.

Моему здесь повинуются приказу —

Вот зачем я бег коня замедлил сразу.

Те блаженствуют, проводят в счастье дни,

И полны высокомерия они.

Здесь, в темнице, счастья, радости не знают,

Здесь под гнетом гнева шахского страдают.

Обезглавливают их, лишают рук,

От тоски им нет спасенья и от мук.

Ждут без цели, и конца не видно страху,

Из темницы могут выйти лишь иа плаху.

Для меня темница эта, словно сад —

Здесь меня за муки верностью дарят...»

В путь собравшись, жди приказа к выступленью,

И не должен шах гнушаться тюрем тенью.

Раз Нуширвана вынес конь на луг.

Там старец был, согбенный, словно лук.

Сажал деревья он вблизи арыка.

«Ты бел, как молоко,— сказал владыка,—

Твой смертный час теперь уж недалек.

Сажать деревья — что тебе за прок?»

Старик сказал: «Не о себе забота.

Ведь посадил для нас деревья кто-то,

Сегодня с них снимаем мы плоды

Другим я отдаю свои труды.

Ведь путь добра для душ достойных сладок,

Есть в каждом деле собственный порядок».

Пришелся шаху по душе ответ,

Дал старцу горсть он золотых монет.

Вскричал старик: «Я, деревца сажая,

От них ие ждал так скоро урожая!

Восьмой десяток мне, великий шах.

Но погляди — деревья-то в плодах!

Хоть ни одно в земле не укрепилось,

А золота немало уродилось!»

Понравился царю мудрец седой,

Ему ту землю отдал он с водой.

Твори сегодня ты дела благие —

У лежебок поля стоят нагие.

Был cын у шаха тополя стройней,

Был лик его луной в силке кудрей.

Все люди красоте его дивились,

И взгляды всех сердец к нему стремились.

Он чудом был всех девяти небес,

Чудеснейшим из всех земных чудес.

Две брови, словно занавес айвана,

Скрывали вход в покой души султана.

Кто видел стрелы тонкие ресниц,

Пронзенный, падал перед ними ниц.

Два ряда ярких перлов прятал рот,

В уста рубины закрывали вход.

Как подпись шаха, волоски на коже

Влюбленных казнн обрекали тоже.

А подбородок низвергал миры,

Мячом он для любовной был игры.

И сердце некой женщины любовью

Зажглось к красавцу, обливаясь кровью.

Спокойствия и счастья лишена,

Его увидеть жаждала она.

В жестоком пламени тоски сгорала,

И ложем ей зола отныне стала.

Звала того, кто сердце ей зажег,

Стенала, слез лила кровавый ток.

Когда он ехал в мяч играть порою,

Она кидалась вслед ему стрелою.

Летела пред конем быстрей мяча,

Как клюшки, косы по земле влача,

Глядела на него влюбленным взглядом,

Катились в пыль дороги слезы градом.

Хоть часто слуги плеть пускали в ход,

Ее от боли не кривился рот.

Все люди той несчастной удивлялись,

Над ней повсюду громко издевались,

Показывали пальцем ей вослед.

Но для любви подобной страха нет.

О ней давно твердила вся столица,

Царевич этим начал тяготиться.

Отцу сказал он: «До каких же пор

Мне от бесстыдницы сносить позор?»

Великий шах решил не медлить боле

И повелел: «Ее сведите в поле,

За косы привяжите к скакуну,

И пусть искупит тяжкую вину.

Когда земля порвет ей в клочья тело,

То люди позабудут это дело».

На поле для игры поехал шах,

Там собралась толпа людей в слезах.

От слез кровавых из-за той несчастной

Земля, как сад гранатный, стала красной.

Вот подвели к коню бедняжку ту,

Чтоб за волосы привязать к хвосту.

Тогда она к ногам склонилась шаха,

О милости моля его без страха:

«Коль решено мои окончить дни,

Последней просьбы ты не отклони!»

Сказал ей шах: «Коль просишь о прощенье,

Знай — непреклонен я в своем решенье.

Коль способ казни просишь изменить,

Знай — только так хочу тебя казнить.

Отсрочки ль просишь ты, полна боязни?

Знай — ни на миг не отложу я казни.

Иль чтоб царевич снизошел к тебе?

Знай — откажу я и в такой мольбе».

Она в ответ: «Мне не нужна пощада,

Великий царь, отсрочки мне не надо.

Просить не стану, государь благой,

Чтоб казни предал ты меня другой.

Коль, справедливый, дашь мне разрешенье,

То не о том услышишь ты моленье.

Сверши, о чем молю в свой смертный час!»

И шах сказал: «Ты слышала приказ.

О сказанном просить я запрещаю,