А мне одно только не йдет с ума.

Строит на свой тон юриста права,

С диспут студенту трещит голова,

Тех беспокоит Венерин амур,

Всякому голову мучит свой дур.

А мне одна только в свете дума,

Как бы умерти мне не без ума.

Тот панегирик сплетает со лжей,

Лекарь в подряд ставит мертвых людей,

Сей образы жировых чтёт тузов,

Степка бежит, как на свадьбу, в позов.

А мне одна только в свете дума,

Как бы умерти мне не без ума.

Смерте страшна! замашная косо!

Ты не щадиш и царских волосов,

Ты не глядиш, где мужик, а где царь,—

Все жереш так, как солому пожар.

Кто ж на ее плюет острую сталь?

Тот, чия совесть, как чистый хрусталь

Ой ты, птичко жолтобоко,

Не клади гнезда высоко!

Клади на зеленой травке,

На молоденькой муравке.

От ястреб над головою

Висит, хочет ухватить,

Вашею живет он кровью.

От, от кохти он строит!

Стоит явор над горою,

Все кивает головою,

Буйны ветры повевают,

Руки явору ламают.

А вербочки шумят низко,

Волокут мене до сна.

Тут течет поточек близко,

Видно воду аж до дна.

На что ж мне замышляти,

Что в селе родила мати?

Нехай у тех мозок рвется,

Кто высоко в гору дмется,

А я буду себе тихо

Коротати милый век,

Так минет мене все лихо,

Счастлив буду человек.

Что то за вольность? Добро в ней какое?

Ины говорять, будто золотое.

Ах, не златое: если сравнить злато,

Против вольности еще оно блато.

О, когда бы же мне в дурни не пошитись,

Дабы вольности не мог как лишитись.

Будь славен вовек, о муже избрание,

Вольности отче, герою Богдане.

Эней был парубок бедовый

И хлопец хоть куда казак,

На шашни прыткий, непутевый,

Затмил он записных гуляк.

Когда же Трою в битве грозной

Сровняли с кучею навозной,

Котомку сгреб и тягу дал;

С собою прихватил троянцев,

Бритоголовых голодранцев,

И грекам пятки показал.

Челны сварганив, разместились,

Весельцами взмахнули в лад,

Ватагой по морю пустились

Чесать, куда глаза глядят.

Юнона, злая сучья дочка,

Тут раскудахталась, как квочка,

Энея не любила — страх;

Хотелось ей, чтоб отлетела

К чертям душа его из тела,

Чтоб сгинул этот вертопрах.

Был не по праву, не по сердцу

Богине издавна Эней:

Он ей казался горше перцу,

Не хаживал с поклоном к ней

И был ей ненавистней вдвое,

Как всякий обитатель Трои;

Он там родился и возрос,

Вдобавок звал Венеру мамой,

А ей Парис — дитя Приама —

Некстати яблочко поднес.

Пронюхала злодейка Геба,

Что пан Эней на кораблях.

Юнона поглядела с неба,

И взял ее великий страх.

Проворно спрыгнула с лежанки,

Павлина заложила в санки;

Убрав под кичку волоса,

Шнуровку хвать и юбку тоже,

Хлеб-соль — на блюдо и — за вожжи.

Летит — ни дать ни взять оса!

Вошла она к Эолу в хату,

Осведомилась, как живет,

Здоровья пожелала свату,

Спросила,— не гостей ли ждет?

И, прежде чем начать беседу,

Хлеб-соль на стол Эолу-деду

Метнула, села на скамью:

«К тебе я с просьбою великой!

Ты сбей Энея с панталыку,

Исполни волюшку мою.

Он — прощелыга и заноза,

Разбойник и головорез.

На белом свете льются слезы

Через таких, как он, повес.

Пошли ему, сквернавцу, горе!

Со всей своей ватагой в море

Пускай утонет пан Эней!

За это девкою здоровой,

Смазливой, смачной, чернобровой

Я награжу тебя, ей-ей!»

Вздохнул Эол: «По мне и плата!

Когда бы знал я наперед!

Все ветры разбрелись куда-то...

Теперь кой черт их соберет!

Спьяна Борею только спать бы;

Не воротился Нот со свадьбы;

Зефир, отпетый негодяй,

С девчатами заженихался,

А Эвр в поденщики подался;

Без них теперь хоть пропадай!

Но так и быть, умом раскину,

Энею оплеуху дам

И загоню к чертям в трясину.

Пускай барахтается там!

Прощай, не забывай посула.

А если только зря сболтнула,

Сбрехнула попусту — шалишь!

Уж как ты ни вертись, ни бейся —

На ласку больше не надейся.

Тогда с меня возьмешь ты шиш!»

Юнону проводив с подворья,

Старик Эол созвал домой

Четыре ветра для подспорья,

И море вспучилось горой.

Эней не ждал такой невзгоды.

Пузырились, кипели воды,

Валы вздымались вновь и вновь.

От непредвиденной прорухи

Вопил он, как от рези в брюхе,

И темя расцарапал в кровь.

А тут Эоловы поганцы

Знай дуют! Море аж ревет.

Слезами облились троянцы.

Взяло Энея за живот.

Челны разбило, разметало.

Немало войска там пропало.

Хлебнули сто напастей злых!

Взмолился наш Эней: «Нептуну

Я четвертак в ручищу суну,

Чтоб окаянный шторм утих!»

Нептун хапугой был известным.

Почуя лакомый кусок,

Не усидел в запечье тесном,

Подался тут же за порог.

Он рака оседлал проворно,

Взвалился на него задорно,

Метнулся к ветрам, как карась:

«Эй вы, чего разбушевались,

В чужом дому развоевались?

Вам на море нет ходу, мразь!»

Угомонились ветры в страхе,

Пустились мигом наутек;

Шатнулись, как «до ляса» ляхи;

Бегут, как от ежа — хорек.

Нептун сейчас же взял метелку

И вымел море, как светелку.

Тут солнце глянуло на свет.

Эней как будто вновь родился,

Пять раз подряд перекрестился

И приказал варить обед.

Вот мисками настил сосновый

Уставили, забыв беду.

Не говоря худого слова,

Все навалились на еду.

Кулеш, галушки и лемешку

Уписывали вперемежку,

Тянули брагу из корцов,

Горелку квартами хлестали,

Из-за стола насилу встали

И спать легли в конце концов.

Была Венера-вертихвостка

Востра и на язык бойка.

Смекнувши мигом, в чем загвоздка

Кто настращал ее сынка,

Она приубралась, умылась,

Как в день воскресный нарядилась

Пуститься в пляс бы ей к лицу!

В кунтуш люстриновый одета,

В очипке новом из грезета,

Явилась на поклон к отцу.

Зевес тогда глушил сивуху,