Так, угощенный на славу, с базара пес воротился

И поминал частенько базар с угощением дивным.

Вникни, отхлестанный вор, в содержанье басни поглубже!

Рыжку, как слышал ты, на базаре вором считали,

Всюду его поделом, как отпетого дурня, тузили.

Кто ж виноват, скажи? Для чего на чужое польстился?

Правда, глупый пес, большим оп будь или малым,

Разума вовсе лишен, потому и за грех не в ответе.

Но человек лихой, ущерб другим наносящий,

Закоренелый разбойник, коварный, казни достойный,—

Тот человек, говорю, взаправду петли достоин.

Можно из басни моей извлечь и другое на пользу:

Пес как дурак побежал на рынок; там очутившись,

Смело разинул пасть и во все безрассудно вцеплялся,

Воображал он, что всюду жратва его ждет даровая!

Лучше ли некий лентяй, наделенный умом человечьим,

Лучше ль безмозглого Рыжки лентяй, говорю, поступает?

Много на свете бродяг, что живут не трудом повседневным,

А, по углам толчась, для себя лишь готовое тащат.

Лодырь! Работать ступай, свой хлеб зарабатывай честно,

То, что нажил сам, и считай своим достояньем!

Кризаса пес-непоседа, прозваньем «Большеголовый»,

Тяжбу у львов ведя, обвинил однажды овечку.

Страшно, ей-богу, сказать, каким он был лиходеем!

Мимо пройти не давал ни одной соседской собаке,

Денно и нощно повсюду посился, будто взбесившись,

Либо же, если не так, то гонял воробьев неустанно.

Но особливо злодей, подкатясь без рыка и лая,

Платье прохожим драл, не щадя ни чужих, ни соседей.

Ночью — на месяц холодный, на звезды небесные лаял,

В полдень — до хрипоты брехал на теплое солнце.

Этот прохвост пристал, как изволите слышать, к овечке:

Мол, ячменя у него отец ее занял на свадьбу;

С бедной не мелочь какую — три четверти требовал целых.

Но, не имея расписки, как в этих делах подобает,

В помощь свидетелей взял свояков — лисицу да волка.

Мало того: чтобы судьям свою втолковать справедливость,

К этим бессовестным тварям прибавил и ястреба злого.

Те собрались и втроем головану так пособили .

Ложью своей, что судья возмутился, жалобу слыша,

И сгоряча овечку безвинную бранью осыпал.

«Шельма,— вскричал,— отдай, отдай свой долг, да не мешкай,

Или сейчас же тебя разрешу разорвать — для примера!»

Робкое это созданье, смутясь приговором обидным,

Слова свидетелей грозных и крика судьи убоявшись,

Эта овца, говорю, терпя насилье такое,

Немощи или защиты не видя себе ниоткуда,

С горя вернуть ячмень обещала неодолженный.

Но, не имея ни меры, одежку свою шерстяную,

Бог нас помилуй, остригла, пошла — продала ее в стужу

И, уплатив поскорей, уняла лиходеев проклятых.

Ах, дорогой мой, терпи, если бьют по месту больному

И с кожуха твоего отдирают последнюю латку!

Волк тот, известный всем охотник чащ непролазных,

Кто, притаясь в кустах, вдоль опушек рыщет сторожко

И за стадами стада вырезает себе на закуску,—

Этот мясник бежал однажды, проголодавшись,—

Не покупать,— о нет! — но, чего-нибудь вынюхав, стибрить

И недалеко, у речки, козу приметил случайно,

Даже, верней, не козу, а всего лишь козочку только.

Тотчас, по-волчьи напав, бранить он сердечную начал:

«Воду мою зачем мутишь ты мордой нечистой?

Или забыла, как страшно отца твоего покарал я?

Как же вдобавок и ты грязнить питье мое смеешь!»

«Ах, пощади, господин,— трепеща, взмолилась бедняжка,—

В жизни я никогда твоей не грязнила водицы!

Бог нас вовеки храни от лихого дела такого!

Мы, лишь волчий дух почуя, спешим схорониться,

Ибо набеги твои наш род беззащитный изводят.

Коз, лошадей, коров, поросят, овец и баранов

Всюду, в полях и в бору, сожрал ты, право, без счету,

Также и мать мою задрал во ржи беспощадно».

Чуть не взбесился волк, услышав речи такие,

Гнева и мстительной злобы исполнен, ощерился тотчас.

«Дурья башка,— вскричал,— держи язык за зубами,

Несправедливым судьею досель не бывал никогда я.

Иль неизвестно тебе, как луга потравил мне отец твой,

Взяв на подмогу мать заодно с ненасытным потомством?

Этого мало: сердце должно бы лопнуть с досады...

Разве, признайся, не вы беззастенчиво шкодите всюду,—

Кто обдирает в лесах наилучшие наши деревья,

Кто молодые побеги в садах изгрызает, играя,

Кто, в огород хитроумно забравшись, овощи крадет?

Вот почему король запрещает держать вас отныне,

Знай, что мне повелел он за вами присматривать зорко.

Мне разрешил карать преступников всех для примера,

Твердой рукой повсеместно лихие дола пресекая!»

Так, пред козою похвастав, в несчастную зубы вонзил он

И, во мгновенье одно растерзав, сожрал ее тут же.

Так и на свете, глядишь. Кто втайне злое замыслил,

Может бесчестно всегда обвинить в преступленье любого

И, как свирепый волк, растерзать беднягу на части.

Этот том является первой и у нас в стране, и за рубежом попыткой синтетически представить поэзию народов СССР с IV по XVIII век, дать своеобразную антологию поэзии эпохи феодализма. Как легко догадаться, нся поэзия столь обширного исторического периода не уместится и в десяток самых объемистых фолиантов. Поэтому составители отбирали наиболее значительные и характерные с их точки зрения произведения, ориентируясь в основном на лирику и помещая отрывки из эпических поэм лишь в виде исключения. Материал расположен в хронологическом порядке, а внутри веков — по этнографическим или историко-культурным регионам. К этому следует прибавить, что поэзии средневековья в серии «Библиотека всемирной литературы» посвящен также целый ряд томов: Фирдоуси «Шах-наме», Ш. Руставели «Витязь в тигровой шкуре», Низами «Пять поэм», А. Навои «Поэмы», «Ирано-таджикская поэзия», которые в совокупности дают общее представление о художественном гении народов СССР, сокровищах поэзии, которые были выработаны народами на протяжении веков и с которыми они вступали в новое время.

МЕСРОП МАШТОЦ

Месроп Маштоц (361—440) — ученый-просветитель. Родился в селе Ханекац (провинция Тарон, турецкая Армения) в семье свободного крестьянина. Был секретарем в царской канцелярии. Принял монашество и стал проповедником среди армян-язычников. Месроп Маштоц — создатель армянского алфавита и основатель новой национальной литературы. Вместе со своими учениками перевел Библию на армянский язык. Последователями Месропа Маштоца были такие известные философы и историки, как Езник, Мовсес Хоренаци, Египте. Могила Месропа Маштоца и поныне находится и ризнице под алтарем Ошаканской церкви и известна в народе как святыня под названием «Могила Переводчика».

НЕИЗВЕСТНЫЙ АРМЯНСКИЙ ПОЭТ V ВЕКА

Стр. 46. Шаракан — духовная песня, вошедшая в сборник религиозных песнопений, официально принятых армянской церковью.

MOBCEC ХОРЕНАЦИ

Мовсес Хоренаци (ок. 410—493) — ученик Месропа Маштоца, прозванный «отцом армянской истории». Родился в деревне Хорен. Учился в Александрии. Свой известный труд «История Армении» начал с легендарного прародителя армянского народа — Айка — и довел до периода падения Аршакидов (428 г.). Мовсес Хоренаци использовал всю известную ему эллинистическую историографию, а также предания и эпос армянского народа. Как отметил В. Я. Брюсов, на «Истории Армении» местами сказалось влияние Гомера.